Страшилки

[Хрен 4]

Значит, сразу: я пятнадцать лет проработал опером, и испугать меня не так просто. И себе я доверять привык: если что-то своими глазами видел, считай, так оно и было. А за пятнадцать лет я видел всякое. И насильников, и бандюков, и убийц, и просто больных на всю голову видел. И на то, что они с людьми сделать могут тоже насмотрелся. Это я к тому, что расскажи мне такое кто другой - ни за что бы не поверил. А так… приходится верить.

Произошло это все 17 октября 2012 года, как сейчас помню. Я тогда уже в милиции не работал, считай, несколько лет как уволился. Не очень мне нравилось, куда наша правоохранительная система катится, да и возраст уже… Так что, я рапорт написал, расчет получил, и думал уже спиваться потихоньку начать, но тут друзья к себе позвали. У них частное детективное агентство было, хорошие деньги предлагали, да и должность – чуть ли не начальник оперативного отдела. Ну, а что мне? Все равно, больше ничего не умею, кроме как людей искать. Связи все рабочие остались, агентура, считай, тоже. Всяк лучше, чем дома бухать. Пошел к ним, в общем. 

 

И неплохо дело пошло. Грязи, конечно, тоже хватало – деловые партнеры компромат роют, супруги друг за дружкой следят, кредиторы должников ловят, но я много лет такое дерьмо чайной ложной за гроши разгребал, а тут, считай, экскаватор дали. И потом, нет-нет, да и доброе дело какое сделаешь. Так что, неплохо все было.

И вот в октябре двенадцатого обращаются к нам очередные убитые горем родители: пропала у них единственная дочка девятнадцати лет. Из института возвращалась, припозднилась и до дома не дошла. Ни звонков, ничего. Друзья тоже ничего не знают – как в метро на своей станции вышла, так, считай, ее больше и не видели. Семья благополучная, обеспеченная, недоброжелателей, вроде, нет. Вообще, случай, не то что бы редкий, но, скажем так, не обычный. Конечно, мог наркоман ради дозы напасть и «перестараться» немного. Могла с маньяком повстречаться когда у него в мозгу что то, в очередной раз, переклинило. Осень же - у них обострения всякие. Могла ногу подвернуть и головой при падении ударится – тогда лежит себе сейчас в какой-нибудь больнице, без памяти. Или в морге. А могло и еще что-то случится. Необязательно, настолько плохое. В милиции-то бедолаг послали, сказали, мол, через сутки не объявится дочка, тогда и приходите. Некрасиво, конечно, но и их понять можно. Работы и так хватает, а тут из-за какой-то девчонки, считай, на несколько часов домой опоздавшей время тратить… Так что пошли они, родители эти, к нам. Ну, а нам что? Любой каприз за ваши деньги. Найти девочку, найти компромат на девочку, установить слежку за девочкой – все что угодно, только с прейскурантом ознакомьтесь! И они как из кассы вышли, сразу ко мне в кабинет отправились. Я их опросил и, считай, сразу, дело к производству принял.

Мудрить не стал. Случай-то, повторюсь, не уникальный, методики стандартные. В тот же день вечерком по маршруту прошелся, по которому девчонка должна была домой возвращаться, видеокамеры зафиксировал. Получалось, почти весь ее путь как минимум под одну видеокамеру постоянно попадал. Если записи сохранились хорошо будет.

На следующий день, с утра к следаку знакомому поехал, сделали запросы в сотовые компании – на «симку» и на серийный номер телефонного аппарата. Конечно, надежды на это мало, но если повезет, то сим-карта или сам телефон девчонки где-нибудь да засветятся. Уже зацепочка будет. Потом поехал записи с камер собирать. Тут тоже без сюрпризов. Половина записей не сохранялась, половина камер не работала, но парочку видео получить все же удалось. Две камеры в круглосуточной аптеке работали, одна в салоне красоты. С охраной без проблем удалось договорится, так что сгрузили они мне все видео на флешку. На всякий случай, я в районе еще объявления расклеил, так и так, кто какой-либо информацией располагает – звоните. Тоже, считай, на удачу, обычно людям ни до чего дела нет, редко кто по таким объявлениям звонит, мол оно мне надо? На второй день поехал ее друзей-знакомых опрашивать, кого смог найти. Все молодые, приличные ребята, никто ничего не знает. Ни с кем не ссорилась, ни с кем не встречалась. Вроде, не врут.

В общем, в таком режиме дня три-четыре проработал. Кого мог - опрашивал, где получалось – удочки забрасывал, ну и результатов ждал. Видео с камер просмотрел. Оно, как обычно, черно-белое и отвратительного качества, но кое что, все же, дало. На всех записях видно девчонку эту. Идет себе спокойно домой одна. Шаг ровный, значит – не пьяная, не побитая. Ближайшая к ее дому камера – это у салона красоты. Ей оттуда до подъезда метров сто пройти оставалось. Там дальше скверик маленький, а за ним - дворовая парковка для машин. Все неплохо освещено, но понятно, что там ближе к ночи не самая спокойная публика собирается, а она – то как раз поздним вечером возвращалась. Хотя, район там, вроде, тихий, но, однозначно, ее на этом участке перехватили.

Я видео еще посмотрел, и до и после того, как девчонка проходит, там почти суточная запись поместилась. Искал я на записях какие–нибудь зацепки. Аптечная камера на выезд со двора выходила, считай, все машины, что приезжали или заезжали она зафиксировала. Ну я и стал их отмечать. Утром, понятно, все на работу поехали, вечером – с работы. Номера и цвет, конечно, в таком качестве не разглядишь, а вот модель и марку – вполне. Получалось, что за сутки только пять машин непонятных заезжали: два такси, какой-то «Жигуль», «Форд Фокус» и старенький фургон «Мерседес». И, что примечательно, фургон заезжает во двор в 19 часов 11 минут, а уезжает в 22:56. Через пять минут, как девочка мимо последней камеры прошла. Совпадение? На следующий день думал еще раз на место происшествия съездить, следы какие–нибудь поискать и про машины узнать попытаться, но тут, как раз первые результаты пошли.

Утром позвонил следак, сказал, что детальки телефонные выстрелили. Серийный номер телефона девочки засветился, правда, с другой сим-картой. Ну, за полдня мы владельца сим-карты установили, дальше – дело техники, считай. Конечно, было бы здорово, если бы это сам похититель оказался, но так бывает очень и очень редко. Не повезло и в этот раз. На следующий день я с этим мужиком встретился, прессанул его хорошенечко, но он, к сожалению, совершенно не у дел был. Телефон этот на днях купил с рук на рынке, сим-карту свою вставил, да и все. Такое часто бывает. Правда, человеком неплохим оказался. Как узнал в чем дело, телефон сразу предложил отдать, если он для расследования нужен, потом съездили мы с ним на рынок, он продавца показал, у которого телефон покупал, видно было, что очень помочь хотел. Продавец тоже не порадовал, отпираться не стал, но конкретного ничего не сказал, как я не старался. В общем, получалось, что место происшествия я установил, телефон нашел, да и все, считай. Но, это уже немало. Родители, конечно, обрадовались – дело то с мертвой точки сдвинулось. Я им помог новое заявление в милицию составить, материалы свои, которые собрать успел, приложил, так что еще и дело уголовное возбудили.

А дальше надо было машины отрабатывать. И в первую очередь фургон «Мерседес». Думал сперва через знакомого гаишника справки навести попробовать, но тут снова неожиданность. Звонит мне с утра мужик незнакомый, говорит, что по объявлению. Я сперва не понял даже. Приехал к нему и он мне рассказывает. Живет он в том же доме, что и клиенты мои, но их не знает. Машину свою ставит на той парковке за сквером. В машине у него видеорегистратор, реагирующий на движение. И тут на днях попал он в ДТП, и пока искал нужную запись на регистраторе, что бы в суде потом показать, просмотрел остальные. Посмотрел, и мне показал. На записи той видно, как в 19 часов 12 минут на парковку заезжает старенький желтый «Мерседесовский» фургон и останавливается прямо посреди стоянки. С ракурсом не очень повезло, целиком видно один борт фургона и половину кабины со стороны пассажира. Номеров и кто сидит за рулем не увидишь при всем желании. А потом было самое странное. Видно было, как наша девочка проходит мимо стоянки. Видно было, как в какой то момент она почему – то останавливается и смотрит по сторонам. А потом она, опасливо так, идет к фургону, подходит к задним дверям, они распахиваются и она буквально влетает внутрь. Двери закрываются, фургон уезжает. В общем, забрал я у мужика запись и поехал сразу к следаку, кто дело это вел. Показал ему запись, говорю, найдешь фургон – найдешь девчонку. Раскроешь «висяк» - это ж тебе ого-го какая «палка» будет! Но он, что-то, не очень воодушевился. Полез в бутылку, мол «ты кто, вообще такой», и я что-то разозлился на него, плюнул и ушел. Решил сам все сделать, все-таки шансы найти девочку быстрее следствия у меня очень неплохие. Пускай, и не совсем легально. Потом доехал я до гаишника своего, пробили мы фургон по модели и цвету, а дальше дело за моей агентурой было. База нам десятка полтора вариантов выдала, раздал я ориентировки кому надо и приготовился ждать.

И вот, то самое 17 октября, поздний вечер. Сижу я у следака знакомого, чаи гоняем, за жизнь треплемся. И тут он меня спрашивает:

- Слышь, Михалыч, а ты, вроде как, в мистику всякую не веришь?

- Не верю, - говорю, - а что такое?

- Да представляешь, - отвечает, - сегодня утром на кражу автомобильную выезжал, а там рядом с машиной «терпилы» фургон стоит…

- Что за фургон? – сразу оживился я.

- Да то-то и оно, фургон как фургон…

- Конкретнее! Марка? Модель? Цвет?

- Да ты чего, Михалыч? «Мерседес» желтый, старенький такой. Ржавый весь…

- Ну, так и чего с ним не так?

- Да говорю же, все нормально, вроде. Вот только пока я протокол писал, рядом с ним стоял… очень страшно почему-то было. Прям, мороз по коже.

- Хм. И что это, по-твоему, было?

- Не знаю я. Может и ничего. Может нервы у меня просто. Но вот еще что. С нами Гречкин был, кинолог, а с ним Герда.

- Эта овчарка здоровая, которая Умарова тогда взяла?

- Точно. Бесстрашная зверюга, да и поумнее многих людей будет… Я первый раз видел, как она скулит.

- Из-за фургона этого, думаешь?

- Да. Мы к машине как подошли, она хвост поджала и обратно в «Газельку» дежурную уползла, как дворняга побитая. Так и скулила там, под лавкой, пока мы в отдел не вернулись.

- Где, ты говоришь, фургон этот стоит?

Есть такая вещь у людей – интуиция. Я её «чуйкой» называю. И вот своей чуйке я тоже доверять привык. Так что, как следак мне адрес назвал, я, считай, уже знал, что девочку нашел.

Приехал я во двор этот, припарковался, вещички свои прихватил и пошел фургон искать. Время позднее, прохладно уже на улице, дождик мелкий накрапывает, людей нет – все по домам сидят. Фургон нашел быстро. Желтый грузопассажирский «Мерседес», 80-90 годов. Пыльный, грязный, мятый, борта все в ржавчине, колеса почти лысые. Подошел я осторожненько, прислушался. Тихо внутри. В кабину заглянул – пыль и мусор. Обивка на сиденьях протертая, везде пустые бутылки, какие-то бумажки. А боковые окна тонированы наглухо. Водительскую дверцу подергал – заперто. Ну, это то, как раз не проблема. Подошел к боковой сдвижной двери – тоже заперта. Достал отмычки свои, фонарик, повозился минуты три, вскрыл замок, забрался внутрь. Первым делом документы поискал, не нашел ничего. Потом, в пассажирский отсек заглянул. Сразу же пахнуло потом и немытым телом. Но, хоть трупной вони нет, уже хорошо. Вдоль борта, прямо на полу лежит матрас, на нем простыни смятые, подушка. На стене висит одежда – пара рубашек, штаны, комбинезон рабочий. Вокруг все тот же бардак – бутылки, банки, обертки из фаст-фудов вместе с объедками, журнальчики с голыми бабами, несколько туфель, из тех, что женщины одевают, когда мужское внимание привлечь хотят. Рядом с матрасом – металлический ящик. Внутри несколько мобильных, паспорта, студенческие билеты, права водительские – все молодых девушек и женщин. И студенческий билет своей «потеряшки» я тоже там нашел. Еще в ящике нашелся мешочек со всякой ювелиркой, полдюжины женских наручных часиков, немного денег, еще какие-то личные вещи – ручки, заколки, флешки, ключи. Документы я сразу же себе забрал – потом разберемся кого еще найти можно будет. Решил я еще до кучи постель перетряхнуть – на пол полетели лифчики, трусики, чулки. Изрядно помятые от частого использования. На матрасе – пятна. Вот так, обычный извращенец, подумал я тогда. С фургоном это он, конечно, неплохо придумал. Следаки с операми его бы еще долго ловили, а мне повезло. Ну, вот, считай, дело и раскрыто. Только владельца фургона осталось дождаться. И тут я слова следака того вспоминаю. Что, интересно, его так напугать могло? Фургон как фургон… Стою я внутри, соображаю, «чуйку» свою слушаю. По крыше дождик барабанит. Сейчас бы, по хорошему, оперов знакомых вызвать, да и засаду на владельца устроить, а у меня словно зуд какой-то. У фургона-то этого, считай, три отсека: кабина, пассажирский, где я сейчас стою, а за ним – грузовое отделение. Вот туда – то я и не заглядывал. Вылез я из фургона, обошел его, к дверям задним подошел, отмычками замок потыкал и дернул за ручки.

В нашем деле каждый рано или поздно «ломается». Некоторые, почти сразу, другие через много-много лет. Но, «ломаются» все. Наверное, каждый думает, что с ним такого не случится. Сперва – это уверенность, потом – всего лишь надежда. Но рано или поздно ты увидишь что-то такое, что изменит тебя навсегда. Может, у тебя просто крыша поедет, а может, внутри что-то надломится и будет гнить потихоньку, пока всю душу не выест. Но прежним тебе уже не быть.

За пятнадцать лет я не сломался. Я в этом почти уверен. Не сломался, когда вынимал труп четырнадцатилетней девочки из петли на дереве в городском парке. Шайка юных ублюдков подвесила её забавы ради и, пока она была жива и корчилась в петле, совали в неё бутылки и палки. Их поймали через пару недель, и я смотрел как следователь разъясняет им права и собачится с их адвокатами и родителями. Не сломался, когда отскребали с тротуара отца-наркомана с ребенком. Он вмазался дешевым героином, который продают по тысяче рублей за «чек», взял на руки своего десятимесячного сына и вышел в окно двенадцатого этажа. Уголовное дело возбуждать не стали. Эти двое и так бы рано или поздно нашли свою смерть: один от передоза, другой… от чего угодно. Не сломался, когда осматривали квартиру после пожара. Два таджика ограбили молодую семью и, чтобы замести следы, устроили пожар. Там заживо сгорели мать, отец и их маленькая дочка. Одного из этих скотов задерживал я, и, к счастью, он оказывал сопротивление. Вот только от этого не легче.

Я много чего видел. Но я видел и людей, которые это сделали. Я мог почитать их показания, заключения эксперта. Я мог спросить у них, зачем они это делали? И даже, если они не отвечали, я всегда мог узнать как и что они совершили. «На почве внезапно возникших личных неприязненных отношений», «из корыстных» или «хулиганских побуждений», «желая скрыть следы преступления»… Всему этому было какое-то разумное объяснение. Наверное, потому я и не сломался. Я понимал, с чем имел дело. А тут…

Когда двери фургона раскрылись, я сперва даже не понял, что именно увидел. Крошечный, считай, размером с кабинку биотуалета, грузовой отсек, был выложен фольгой. А стена, отделявшая его от пассажирской части… она словно состояла из какого-то полупрозрачного то ли желе с белесыми прожилками, то ли холодца отвратительного зеленоватого оттенка. Повторю, секунд пять я просто не понимал, на что именно смотрю и потому разглядывал это особенно внимательно. Оно медленно набухало и опадало, это было похоже на дыхание, а внизу, у самого пола, внутри этой штуки, я увидел девушку, которую искал. От нее осталась только голова, шея и правое плечо, и они, как бы, плавно перетекали в зеленоватое желе вокруг. Все остальное, видимо, уже растворилось. Не знаю, сколько я смотрел на все это, минуту, наверное. А потом в этом желе появилась морда. Грубая карикатура на человеческое лицо. Оно раскрыло глаза и беззубый рот и потянулось ко мне. Фургон качнулся на рессорах, а голова девушки внутри желе медленно сползла набок. Может, я орал, может, нет - не знаю. Помню, что двери фургона захлопнуть успел. Точно, успел. А потом я побежал, как никогда в жизни не бегал.

17 октября 2012 года я сломался. От судьбы не уйдешь. С родителями той девушки я больше не общался. Я, по-моему, вообще с тех пор ни с кем нормально не общался. Отключил телефон и забухал. Через пару дней ко мне приезжали друзья с работы – узнать, что случилось. Мы поговорили через закрытую дверь. Я нес какую-то чушь. Но это неважно, потому что правда, считай, мало бы отличалась от моего пьяного бреда. Мало-помалу от меня отстали. Больше ко мне никто не приходит и я бухаю дни напролет. Раз в неделю я набираюсь храбрости сбегать в магазин за водкой и «дошираком». Я поступаю как последний трус, знаю, но… Я не знаю, что мне делать. Я увидел то, что не смог понять. Я рассказал об этом как смог, но я не знаю, может, все это выглядит просто гомерически смешно. Я не знаю, что было в том фургоне. Я не знаю, кто его хозяин, не знаю почему он делает то, что делает. Кормит он эту штуку, что ли, или просто взаперти держит. А может, ему просто нравится дрочить на трусы девушки, пока ее труп растворяется за стенкой. Одно я знаю точно. И не спрашивайте откуда. То лицо потянулось ко мне потому, что я ему понравился. И оно обязательно приедет за мной на желтом фургоне.

[Хрен 4]

Тем временем в Америке…

Скажите, вы любите Америку? Вам нравится эта страна, её культура, история, люди? Вам никогда не хотелось побывать там во времена Дикого Запада? Или во времена «сухого закона»? Или в «золотые» 50-е? Или посмотреть на хиппарей в 60-е, послушать ТУ музыку, попробовать ТЕ вещества? Или, на худой конец, просто увидеть эту страну, проехав её с запада на восток и обратно? Не знаю, как вы, но для меня это было мечтой детства. Как и для многих моих друзей. Наверное, нас целое поколение таких выросло. Возможно, даже не одно поколение. И сейчас вы можете говорить что угодно по этому поводу, но одно я знаю точно: американские фильмы вы смотрели. И смотрели вы не только хорошие американские фильмы (никто ведь не будет спорить, что такие есть и их немало?), но и всякие дерьмовые ужастики, типа «Поворот не туда», «Попутчик» или «Джипперс Крипперс». Так вот, друзья мои, все эти психопаты и нелепые монстры над которыми вы потешались во время просмотра, все эти города призраки, зловещие дома посреди леса и заброшенные шахты – все это правда. И все это действительно есть в Америке. 

 

* * *

Для меня все началось в далеком 1997 году, когда я увидел компьютерную игру «Спид Бастерс». Это были шикарные, даже по нынешним временам, гоночки на автомобилях времен расцвета «Детройтского Барокко» по трассам, проложенным в различных штатах Америки. И такой бессмысленной, расточительной роскоши машин, такой щемящей душу красоты природы я не видел никогда. Конечно, я был тогда мал и впечатлителен, в жизни не видел ничего кроме своего родного (и, будем откровенны, не самого красивого) города, а представления о прекрасном получал исключительно с экрана телевизора, а потом – монитора компьютера. В общем, с этой игры все началось. Я понял, что хочу туда, в залитую ласковым солнцем Калифорнию, в сырую и туманную Луизиану, в заснеженные горы Колорадо, в Лас-Вегас и Нью-Йорк, в конце концов! Потом, конечно же, были еще игры (третий «Нид фо Спид» – другой мой фаворит), книги («На дороге» Джека Керуака и «Страх и отвращение в Лас-Вегасе» сами знаете кого я перечитывал не реже раза в год) и фильмы (многие сотни) про эту удивительную страну. Мою комнату украшал огромный флаг Конфедерации, ездил я на подержанном «Крайслере Круйзере» (он хоть и мексиканской сборки, но самый американский автомобиль из тех, что я мог себе позволить), из колонок которого орали «Криденс», «Дип Пеппел» и «Джефферсон Айрплейн». Я старательно формировал и лелеял свою мечту, рвался в Америку всей душой и сердцем. И я твердо знал, что буду делать, когда окажусь там. Вы будете смеяться, но у меня, черт возьми, был даже список!
И вот, прожив на свете четверть века, я понял, что у меня есть все необходимое, что бы мечта детства сбылась. Кроме твердого желания наконец-то сделать это, всех необходимых документов и просто неприличной, по меркам нашего города, суммы денег (тем не менее, честно и с трудом заработанных), у меня была девушка, прекрасно говорившая по-английски (к своему стыду, должен признать, что за все это время так и не удосужился нормально выучить английский язык). Так что, на излете лета 2011 года я понял: сейчас или никогда. И Марина поддержала меня.
Задумка была шикарная. У нас было целых полтора месяца, много-много американских долларов и еще больше планов на эту страну (все помнят про мой список?). 11 часов в самолете были настоящей пыткой, но мне было наплевать. Я знал, что с каждой минутой приближаюсь к стране из своих грез. Когда наш «Боинг», наконец, совершил посадку в аэропорту Джона Ф. Кеннеди я даже прослезился. Пробыв несколько дней в Нью-Йорке (удивительный город!) мы автобусом отправились в Филадельфию (ничего особенного), а оттуда в Вашингтон (тоже ничего особенного). Там у торговца подержанными машинами (он выглядел точь-в-точь как в кино!) я купил чумовой красный «Каддилак Эльдорадо» 76 года, с откидным верхом, размером с небольшой катер. На этом дредноуте, который Марина окрестила «Миссури», мы отправились дальше на юг, держа курс на Атланту.
Мы ехали не спеша, наслаждаясь каждой милей, каждой минутой проведенной в этой стране. Довольно скоро выяснилось, что наш линкор находится в гораздо худшем состоянии, чем уверял продавец. Этот рейд, так или иначе, должен был закончится для него местом вечной стоянки. Это понимали все, похоже, даже сам старина «Миссури», но свои последние мили он преодолевал хоть и небыстро но с бесконечной гордостью и достоинством, чем заслужил наше уважение.
Мы останавливались в маленьких городках, общались с людьми (общалась, в основном, Марина, а я просто стоял рядом и ошалело улыбался, понимая лишь каждое третье слово их разговора, но все равно это было здорово!), делали по полсотни фотографий в минуту. А потом снова возвращались на дорогу. Мы слушали рык мотора нашего «Миссури» или американские песни по радио. Сигналили огромным дальнобойным тягачам и они приветствовали нас в ответ протяжными пароходными гудками. Пару раз нас останавливала полиция, но почти сразу же отпускала, когда Марина объясняла им кто мы и откуда.
В Атланте мы долго думали, отправится ли дальше на юг, во Флориду, но это означало, что нам придется доехать до самого Майами, иначе впечатление будет не полным, а мне же не терпелось двигаться дальше, на запад, в Техас.
Все же, мы решили отправиться на запад. В конце пути нас ждала Калифорния и Сан-Франциско, а это явно не хуже Майами.
Недалеко от границы Техаса, на прямой как стрела и необычно пустынной дороге мы подобрали попутчика. На обочине валялся разбитый мотоцикл, а рядом с ним «голосовал» байкер. Мы остановились, Марина спросила, что с ним случилось и не нужна ли ему помощь. Он сказал, что потерял управление и сломал свой байк вместе с мобильником (и, вероятно, парой тройкой костей), так что друзей ему не вызвать, и если мы подвезем его до городка Джаспер, что дальше по дороге, он будет весьма признателен.
Конечно же, мы согласились.
Байкер представился как Байт, что очень рассмешило Марину (наверное, потому, что одно из значений этого слова – «приманка»). Перемахнув через борт «Миссури» и плюхнувшись на заднее сидение, он принялся расспрашивать у нас кто мы такие и чего здесь делаем. Тут бы мне и насторожится, но кто ожидает неприятностей на отдыхе?
Мы ехали и болтали с ним, а навстречу нам попалось лишь несколько машин.
Миль через пять я обратил внимание на огромный джип маячивший в зеркале заднего вида. Я держал около 80 миль в час, но джип медленно сокращал расстояние между нами. Когда «кенгурятник» джипа и корму «Миссури» разделяло с десяток метров, я чуть сбавил скорость и прижался правее, что бы он мог обогнать нас.
Марина и Байт заметили, что я часто поглядываю назад и тоже обернулись.
- Чего это он? – спросила Марина.
- Не знаю, может боится обгонять? – предположил я.
Убрав ногу с педали газа, я помахал ему рукой, обгоняй, мол. Джип действительно прибавил ходу и выехал на встречную полосу, поравнявшись с нами. Это был древний вездеход вроде слоноподобного «Форда Бронко» или китообразного «Шевроле Блейзер». Точнее определить модель было трудно, так как он весь был обвешан какими – то измятыми листами железа и трубчатыми каркасами безопасности. Окна были забраны мелкой решеткой и увидеть, кто сидел внутри было невозможно. Огромные зубастые колеса бешено вращались в метре от меня. Взревев двигателем и немного присев на задок, джип рванул вперед, обгоняя «Миссури» на полкорпуса, обдавая нас клубами вонючего дыма. Марина и Байт проводили его взглядом, а я каким – то шестым чувством понял: сейчас что – то произойдет.
Джип резко принял вправо, подрезая меня, и ударил по тормозам, но я был к этому готов. Сказались рефлексы, полученные при езде по российским дорогам. Чуть притормозив, я рванул массивную тушу «Кадиллака» влево, едва не уйдя в неуправляемый занос. Как только длинный нос «Миссури» оказался на встречной полосе, параллельно дороге, я выжал газ и передние приводные колеса с визгом стали медленно вытягивать огромную корму нашего крейсера. Все произошло, кажется, меньше, чем за секунду. Не без труда выровняв машину, я осмотрелся. Марина сидела с бледным лицом и удивленно хлопала глазами. Байт оглядывался на стремительно удаляющийся джип и шарил правой рукой у себя за пазухой.
- Господи, что это было? – выдохнула Марина.
- Идиот какой – то. Прям как дома, да? – пошутил я, стараясь разрядить обстановку.
- Это были мои братья! – с этими словами Байт достал из под куртки пистолет и направил его на меня. – Останови машину!
- Чего?! – спросил я по-русски и повернулся к нему.
В тот момент у меня было какое – то ощущение нереальности происходящего. И даже тот факт, что мне промеж глаз наставлен пистолет, казался невозможным.
- Останови машину! Быстро! – Байт демонстративно взвел курок большим пальцем. Совсем как в кино.
Я глянул на Марину. Она смотрела на нас непонимающе, но страха в глазах не было. Ну, кино, так кино, подумал я.
- Держись, - сказал я Марине по-русски. Кивнув, она уперлась ногами в пол и руками в переднею панель, а я до отказа выжал тормоз.
Заскрежетав покрышками, «Миссури» клюнул носом, Байта бросило вперед, и, как только он со всего размаха приложился лицом о спинку переднего сидения, я дал по газам. У меня было преимущество, я заранее знал, что сейчас произойдет и крепко держался за руль, а Марина и, особенно, Байт трепыхались на своих местах словно тряпичные куклы. Тем не менее, Марина сориентировалась даже быстрее меня. Она схватила Байта за руку и вцепилась в неё зубами. Заорав, он выронил пистолет и стал тянуться второй рукой к Марине. Не оборачиваясь, ориентируясь по зеркалу заднего вида (все – таки приходилось еще и за дорой следить) я два раза ударил Байта локтем в голову, но, видимо, недостаточно сильно.
В этот момент нас догнал тот огромный джип и, не сбавляя скорости, ударил в корму «Миссури».
От удара тяжелый «Кадиллак» понесло, я не смог удержать его на дороге. Думаю, никто бы не смог. На скорости 60 миль в час мы слетели на обочину, словно танк проломили какой – то забор и заскользили по направлению к большому дереву, росшему посреди поля. Я жал на тормоз изо всех сил, но остановить двухтонную махину было не проще чем товарняк на полном ходу. Последнее, что я увидел был огромный руль «Кадиллака» медленно-медленно приближающийся к моей груди.
* * *

В себя я пришел не сразу. Сперва я просто начал чувствовать боль. Болело, кажется, все – ноги, руки, голова, грудь, спина. Боль, хоть и была сильной, но как – то успокаивала, отупляла. Благодаря ей я понял, что все еще жив. Перед глазами плыли разноцветные круги, в висках стучала кровь. В какой – то момент я понял, что задыхаюсь. Рефлекторно я вздохнул полной грудью и все тело пронзила острейшая вспышка новой боли. От неожиданности я открыл глаза.
Когда боль немного поутихла, я смог осмотреться. На мне были только мои штаны, да и те без ремня. Другой одежды не было. Все руки покрывали глубокие порезы, наверное, от осколков лобового стекла. На несколько самых страшных ран были наложены грубые швы, они чесались и болели. Грудь тоже была в царапинах и ссадинах, но это были мелочи по сравнению с огромным, круглим синяком отвратительного фиолетового цвета, оставленного штурвалом «Миссури». Живот и ноги я даже осматривать не стал. Про то, что случилось с моим лицом и вовсе думать не хотелось. Сложнее всего было дышать. Набрать полные легкие я не мог – уже на полу вдохе боль была такая, что из глаз текли слезы, а дышать неглубоко и часто быстро утомляло.
Самое странное во всей этой ситуации было то, что я находился в клетке. Клетка была небольшая, из довольно жесткой железной проволоки, места хватало либо чтобы лежать в позе зародыша, что я и делал первое время, либо, чтобы сидеть на корточках. Клетка находилась в большой полутемной комнате, похожей на кладовку. Откуда то сверху и сбоку проникали солнечные лучи, в которых парили пылинки. Вокруг был навален разный бытовой хлам, вроде коробок, старых покрышек, каких-то непонятных полу разобранных агрегатов, а еще там стояли другие клетки. Они были разного размера, некоторые были даже меньше моей, в других поместилась бы и горилла. Одни клетки были пусты, в других сидели какие – то существа.
У меня ушло, около часа, что бы, превознемогая боль, осмотреться и увидеть все это. И еще около часа я потратил на то, что бы понять, что странные существа в клетках – это люди. Во всяком случае, они, несомненно, ими когда – то были. Бледные, заросшие, грязные, ссутуленные они неподвижно сидели в своих клетках и смотрели на меня пустыми глазами. На некоторых еще оставалась какая – то одежда, другие, похоже, лишились и её. Иногда они шевелились, почесывались, или, если им позволял размер клетки, переползали с места на место, но никаких осмысленных действий не совершали. Свернувшись калачиком, корчась от боли я наблюдал за ними, не в силах разобраться, что происходит, не в силах решить, что делать дальше. Рано или поздно мне пришлось бы задуматься о судьбе Марины и я, как только мог, оттягивал этот момент.
Не знаю, сколько времени я так провел. Иногда я проваливался в какое – то болезненное забытье из которого, также незаметно для себя, возвращался. Наконец, я почувствовал, что в силах подняться. Осторожно перевернувшись, я встал на четвереньки и уселся, прислонившись к стене клетки.
- Хэй! Хей, бади! – сказал кто – то громким шепотом и я повернул голову на звук.
В одной из клеток, которая раньше, как мне казалось была пуста, стоял типичный «дитя цветов» и с интересом меня разглядывал. Он тоже основательно зарос, однако, значительно меньше, чем обитатели других клеток, и был одет в уже сильно затасканные, некогда желтые шорты. На тощей волосатой груди я с трудом различил пару замысловатых татуировок. Увидев, что я сфокусировал на нем свой взгляд, он задал самый идиотский в данной ситуации вопрос – «А ю окей?», после чего, не дожидаясь ответа, все также шепотом затараторил что-то по-английски. Из его монолога я смог уловить лишь несколько фраз: «щит», «факинг щит» и «гет хел аут оф хиа».
Заподозрив, что, я не понимаю его, он замолчал и еще раз, но медленно и внятно спросил:
- А ю окей?
Мне не хотелось врать этому человеку, но так или иначе начать общение было необходимо. Собрав всю свою волю и знания английского языка в кулак, я прохрипел: «Я в порядке», после чего зашелся в приступе кашля, от которого, казалось лопаются ребра и легкие. Прокашлявшись, я продолжил.
- Я в порядке. Я из России, плохой английский. Что случилось?
- Окей, я понял. Поздравляю, тебя тоже поймали.
- Кто?
- Братья! Скоро увидишь.
- Со мной была девушка. Где она?
- Прости, приятель, я ее не видел.
- Давно я тут?
- Дня два. Трудно сказать, часов – то нет.
Откуда то раздались неторопливые тяжелые шаги. Они приближались. Мой собеседник тоже их услышал.
- Лучше притворись спящим! – бросил он в ответ на мой вопросительный взгляд.
Не долго думая я просто повалился на пол клетки и прикрыл глаза. Грудь отозвалась на это новым приступом боли, но терпимой.
Шаги стихли в нескольких метрах за моей спиной. Потом я услышал звук отрываемой двери и комнату залил неяркий свет. Оборачиваться я не рискнул. Кто – то большой и тяжелый, бряцая металлом не спеша вошел в комнату и, тяжело дыша, остановился где – то совсем рядом со мной. Я очень медленно и осторожно приоткрыл один глаз, но увидел лишь нечеткую тень, напоминающую рыцаря в шлеме и доспехах. Похоже, «рыцарь» смотрел на одну из клеток. Потом он замахнулся и чем то ударил по ней, судя по звуку – массивной цепью. Прутья задрожали, я тоже почувствовал вибрацию, передавшуюся через пол. Человек в клетке начал метаться и скулить, а «рыцарь» приглушенно расхохотался, после чего ударил цепью уже по другой клетке. Пробормотав что – то, он подошел совсем близко ко мне. Я почувствовал, как он шатает мою клетку, но продолжил притворятся спящим. От качки грудь разболелась еще сильнее, но я лежал, крепко стиснув зубы и ничем себя не выдал. Удовлетворившись, «рыцарь» отошел от меня, потом еще раз ударил цепью чью-то клетку, и вышел, захлопнув дверь. Через некоторое время потревоженные люди успокоились и в комнате снова наступила тишина. Где-то тихо и монотонно работал автомобильный двигатель.
- Эй! Эй, приятель! Вставай! Он ушел!
С трудом перевернувшись, я посмотрел на своего соседа.
- Что это было? – спросил я.
- Один из братьев. Это – сторож.
- Он сторожит нас?
- Да.
- Что здесь вообще происходит? Где мы?
- Мы на ферме братьев. Они ловят людей и держат их в клетках. Некоторых они убивают, некоторых и того хуже. Все ясно?
- Тебя как зовут?
- Френк. Можешь звать меня Френки.
- Ты тут давно, Френки?
- Года три.
- А эти? – я указал на людей в клетках.
- Не знаю, когда меня поймали они уже были здесь.
Мы еще немного поговорили. От Френки я узнал, что мы находимся на втором этаже некого дома, где живет пять или шесть братьев. Еще в доме живет их мамаша, ее Френки ни разу не видел, но братья постоянно про нее говорят. Время от времени братья приводят в комнату с клетками новых людей. Потом некоторых забирают и больше они не возвращаются, других приводят обратно «переделанными». Сперва я не понимал, что имел ввиду Френки, пока позже сам не увидел, то, о чем он говорил. Весь дом нашпигован ловушками, разными устройствами и приспособлениями, которые мастерят братья. Френки сказал, что он неплохо изучил дом, так как его уже несколько раз выводили из клетки, но где и какие ловушки расположены, он, естественно, не знал. Сам он попался, когда выкурил косячок в незнакомой компании, причем, первое время он думал, что его еще просто не «отпустило» и все что он видит – это сверхреалистичные галлюцинации. Вскоре я почувствовал усталость, и сказал Френки, что хотел бы немного отдохнуть.
- Без проблем, - ответил Френки, - надеюсь, времени у нас с тобой будет предостаточно.
Так, в беспокойном сне и беседах с Френки, я провел несколько дней. Мои раны потихоньку заживали, но грудь продолжала сильно болеть. Меня начали кормить, как и других, какой – то непонятной, но довольно сытной похлебкой. Ее раз в день приносил сторож. Его я тоже успел неплохо рассмотреть. Однажды ни я ни Френки не услышали его шагов (скорее всего, он специально подкрался) и не успели притвориться спящими, когда он зашел. Это был высокий, невероятно жирный мужчина, одетый в некое подобие байкерского наряда – черная кожа, цепи, заклепки. На голове у него был жутковатый шлем, явно переделанный из маски сварщика а на поясе всели огромный серебристый револьвер и весьма опасного вида топорик. Увидев, что мы разговариваем, он пришел в ярость и принялся хлестать по нашим клеткам длинной толстой цепью. Звенья цепи не проходили сквозь прутья решетки, но страху я натерпелся порядочно. Френки почти сразу забился в дальний угол где его было трудно достать. Потом сторож достал свою пушку и принялся совать ее мне в лицо. В конце концов он изловчился и сильно ткнул длинным стволом мне в грудь от чего я повалился на пол и долго не мог придти в себя. Успокоившись, сторож вышел, но вскоре вернулся с другим братом. Второй был похож на него комплекцией, тоже высокий и крупный, однако, гораздо более мускулистый. В его одежде преобладали военные мотивы – камуфляжные штаны, бесконечные карманы, подсумки и нашивки. Глаза скрывали темные очки, что в полутемной комнате смотрелось странно. Его я мысленно окрестил «охотником». Сторож указал ему на меня, после чего, они стали что – то оживленно обсуждать. К тому времени боль в груди уже утихла, но я продолжал лежать на полу, изображая страдания. Наговорившись, они пристально посмотрели на меня и вышли из комнаты.
- Что они хотели? – спросил я у Френки.
- Решали, что с тобой делать. Хотели убить, но ты и так еле живой, так что они посмотрят, что будет дальше.
- Здорово.
Прошло еще дней пять. Большинство моих ран уже затянулось и даже грудь стала болеть значительно меньше. Естественно, я сразу стал думать о побеге. С Френки я это почти не обсуждал, во первых мне не хватило бы словарного запаса, а во вторых, я боялся, что нас могут подслушать. Периодические визиты братьев нервировали довольно сильно, зато я «познакомился» с еще одним персонажем. Это явно был местный механик – высокий и тощий, с длинными засаленными волосами, одетый в непомерно большой комбинезон с очками-консервами на глазах и непонятной конструкцией из стекла и стали на голове. На его поясе висело множество разных инструментов, а за спиной – коротенький дробовик. Он зашел в сопровождении сторожа, и стал проверять замки на клетках, лампы на потолке и еще какое – то оборудование в нашей кладовке. Закончив, он достал длинный прут, на конце которого было что – то вроде вилки и принялся тыкать им одного из людей, спящих в клетке. Видимо, это был элетрошокер – в воздухе сразу запахло озоном, а каждый тычок сопровождался характерным треском. Человек подпрыгивал почти до потолка клетки, визжал и скулил. Наигравшись, механик ушел.
Мне нужно было выбираться из этого места как можно скорее. Я понимал, что скоро запас моего везения закончится и сейчас его остатками нужно распорядится единственно верным способом. Одно радовало, возможностей побега было не так уж и много и страдать от мук выбора не приходилось. Усыпить бдительность сторожа или других братьев можно было и не мечтать. Френки и другие, хм, люди, тоже вряд ли смогли бы мне помочь. Значит, действовать придется самому, а слабину искать не в людях, а в окружении. Однажды, дождавшись, пока все уснут, я внимательно, насколько позволял пробивающийся сквозь щели свет, чуть ли не на ощупь изучил свою клетку. Прутья были довольно гибкие, но толстые. Разжать их я не смог бы даже будучи здоровым, а уж с изрезанными руками, травмированной грудью и согнутый в три погибели – тем более. Одна из стенок клетки была дверью, запираемой на навесной замок. Дверь висела на двух петлях, которые я осмотрел особенно внимательно. Петли были самые обычные - нижняя часть вроде болта без резьбы, а на него, как колпачок надевалась верхняя часть петли к которой и была приварена дверная решетка. Упиревшись ногами в противоположную стенку, я вцепился руками в прутья двери и стал одновременно выдавливать и приподнимать её. Почти сразу, с издевательской легкостью мне удалось снять дверь с петель и она просто повисла на дужке замка.
Мне показалось, что я проделал эту операцию почти бесшумно, но на всякий случай еще с минуту я просидел не шевелясь, напряженно вслушиваясь, тупо разглядывая дверь и не веря, что выбраться из клетки оказалось так просто.
Помня о ловушках, я осторожно, сантиметр за сантиметром подполз к клетке Френки и разбудил его. Я боялся, что он начнет кричать от радости, или совершит еще какую–нибудь глупость, но он быстро сориентировался.
- Вот дерьмо, чувак, как ты выбрался? – громким шепотом спросил он.
Я приложил палец к губам, призывая его сохранять тишину и жестами попытался объяснить, что попробую найти способ освободить его. Френки кивнул и отошел в темный угол своей клетки. Я все также ощупью, впотьмах двинулся по комнате. Люди в клетках спали, снаружи не доносилось никаких звуков. Я добрался до кучи каких – то инструментов и деталей двигателя и стал внимательно изучать ее. В конце-концов я нашел что-то вроде домкрата. Аккуратно вытащив его, я вернулся к клетке Френки. Он сразу понял, что я собираюсь делать. Вместе мы установили домкрат горизонтально между двух прутьев и я принялся крутить рукоять. Проклятая железка довольно сильно скрипела при каждом обороте, поэтому работать приходилось очень медленно. Когда дело дошло до разжимания прутьев, моих сил оказалось недостаточно, грудь начинала нестерпимо болеть, стоило мне хоть немного напрячь мышцы рук. Френки взялся мне помогать, но ему было неудобно крутить ручку из своей клетки, и дело у нас шло из рук вон плохо. Все же прутья поддались. Нам удалось немного разжать их и Френки не без труда, но удивительно бесшумно протиснулся сквозь решетку.
- Что теперь? - спросил я, тяжело дыша и морщась от боли в груди.
- Теперь надо валить отсюда нахрен!
- Хорошо. Надеюсь, ты знаешь, что делать.
- Точно. Только будь осторожней!
Френки прокрался к двери в кладовку и принялся напряженно ее рассматривать.
- Что там? – не выдержав, спросил я.
- Ищу ловушки, - отозвался он, - кажется, нашел одну.
Он утопил несколько торчащих вокруг ручки штырьков, дверь щелкнула и слегка приоткрылась. Френки осторожно выглянул наружу, потом открыл дверь по – шире и вышел в коридор. Я проследовал за ним.
В полутемном коридоре, справа от двери на стуле сидел наш жирный сторож. Судя по размеренному дыханию, он спал, уронив голову в маске на грудь. Мы с Френки переглянулись. Его глаза сияли радостным безумием. Быстрее, чем я успел хоть что – то сообразить, он подскочил к сторожу, сорвал с его пояса топорик и изо всех сил ударил им по основанию шеи толстяка. Тот даже не дернулся, но дыхание прервалось а спереди из под маски потекли ручейки крови. Огромная туша стала заваливаться на бок, я едва успел удержать ее.
- Три года мечтал это сделать! – торжествующе потрясая топором сообщил Френки, - ты чего? Первый раз труп видишь?
- Да, - честно признался я.
- Давай, чувак, не раскисай! Возьми у него пушку и патроны! Стрелять умеешь?
- Попробую, - не впопад ответил я.
Фрэнки принялся изучать стены и пол на предмет ловушек, а я снял с толстяка широченный пояс с кобурой в которой тускло блестел револьвер. Вынув увесистую пушку, я осмотрел ее. «Кольт Анаконда» - было выгравировано на стволе а деревянную рукоять украшала красивая вязь. С грехом пополам я смог откинуть в сторону барабан и вытряхнул на ладонь шесть длинных никелированных патронов. Еще двенадцать было в патронташе, пришитом к поясу. Запихав патроны обратно в барабан я защелкнул его и взвел курок. Вроде, все просто – тянешь спуск и пушка стреляет, никаких предохранителей.
С револьвером в руках я подошел к Фрэнки.
- Осторожно! Смотри под ноги, - с этими словами он указал мне на леску, натянутую в нескольких сантиметрах над полом. Проведя взглядом по этой леске, я увидел остро заточенные вилы, прикрепленные на шарнире к потолку. Думаю, они бы точно пропороли мне живот, если бы не мой друг.
- Ты знаешь, куда дальше?
- Нам надо спуститься вниз. Можем вылезти через окно, если найдем.
Мы стояли посреди коридора и затравленно озирались по сторонам. Наш побег еще не обнаружили, но, конечно же, это был лишь вопрос времени.
- Может, освободим остальных? – спросил я, кивком указав на людей в клетках.
- Зачем? От них не будет толку – полная деградация.
- Ясно. Фрэнки, ты слышишь?
- Да. Похоже, кто – то развлекается.
Откуда то снаружи доносилось тарахтение двигателя, но сквозь этот звук пробивался и другой. Характерный ритмичный скрип кровати и сдавленные вздохи и стоны.
- Фрэнки, мы должны проверить! Это может быть Марина!
- Кто?
- Марина – моя девушка! Она была со мной до аварии.
- Чувак, давай лучше свалим отсюда и приведем копов!
- Фрэнки, пожалуйста, это важно!.. Ладно, ты пробирайся к выходу, а я проверю, что там. Давай мне топор, а ты бери пушку.
- Нет уж, давай проверим вместе. Думаю, с таким оружием у нас неплохие шансы.
- Спасибо!
Мы осторожно двинулись по коридору на звук. Фрэнки шел вдоль стены ведя перед собой рукой по её поверхности. В другой руке он сжимал топор. Я шел следом за ним, двумя руками вцепившись в «Анаконду». Меня сильно мутило, в висках стучала кровь, голова кружилась от ненависти и страха.
Пару раз Фрэнки находил ловушки. Сперва он увидел металлические колья, торчащие из стены. Мы так и не поняли, как отключить эту ловушку и просто проползли под ней. Другой раз он нашел еще одну растяжку. Никаких орудий убийства с ней соединено не было – скорее всего, это была просто сигнализация.
Наконец мы добрались до двери из-за которой доносились звуки. Никаких сомнений у меня не осталось. За дверью действительно кого – то пялили. Возможно, даже вдвоем. Кровать скрипела и ходила ходуном, было слышно, как ее ножки скребут по полу. Я посмотрел на Фрэнки. Он приложил палец к губам и жестами дал мне понять, что бы я приготовился. Я вжался в стену у двери, готовый ворваться в комнату. «Анаконда» была чертовски тяжелой, но придавала уверенности. Фрэнки терпеливо осмотрел и ощупал дверь и очень медленно приоткрыл ее. Дверь заскрипела и Фрэнки побледнев замер. Я решил, что нас заметили и с замирающим сердцем шагнул в комнату.
Я сразу же встретился взглядом с братцем-механиком. Голый, он сидел на кровати лицом ко мне. На плечах у него лежали женские ноги. Лицом к нему, спиной ко мне, на той же самой кровати, сидел второй братец, похоже, охотник. Одежды на нем также не было и из-за плеч выглядывали высоко задранные женские ноги. Активность, с которой он двигал тазом, не оставляла сомнений относительно его занятия. Все это я увидел в один миг. Увидел, как округляются от удивления глаза механика, увидел, как он потянулся к дробовику, прислоненному к спинке кровати и увидел, как исказилось от ужаса его лицо, когда он понял, что не успевает.
Эти ублюдки трахали на кровати двух женщин. Одна из них могла быть Марина. Этого оказалось достаточно, что бы во мне вскипела какая – то первобытная животная ярость. Почти не соображая, что делаю, я в два прыжка оказался за спиной у охотника. Он, похоже, так ничего и не понял. Я приставил ему к затылку ствол «Анаконды» и потянул за спусковой крючок. В замкнутом пространстве комнаты выстрел прозвучал словно раскат грома. Уши заложило наглухо. Могучая отдача рванула револьвер из рук, ствол моментально уставился в потолок, а голова братца разлетелась миллионом кровавых брызг. Череп охотника не смог остановить тяжелую пулю и она, полетела дальше, ударив механика в грудь, от чего тот перевалился через спинку кровати и упал на пол. В ту же секунду к нему подскочил Фрэнки и принялся бить его топором по голове.
Я стоял оглушенный, пораженный скоростью развития событий, стараясь не обращать внимания на боль в груди и хоть как то объяснить себе то, что я видел на кровати. Кроме обезглавленного тела братца, все еще фонтанирующего кровью из остатков шеи, на кровати лежало… нечто. Это выглядело как пара женских ног со всем необходимым, что должно быть у женщины ниже пояса, но только там, где обычно начинается живот, была, как зеркальное отражение, вторая пара женских ног с гениталиями и всем прочим. Словно игральная карта, только на изображении «дама» не выше, а ниже пояса. Шрамы и швы на коже этого… творения недвусмысленно намекали на способ, которым оно появилось на свет. Кто – то располовинил двух девушек и сшил их нижние части. Причем, учитывая то, что я видел, когда вошел в комнату, даже понятно, для чего это было сделано. Что бы сразу двум братьям было чем заняться, коротая одинокую ночку. Это было жутковато само по себе, но окончательно из колеи меня выбило то, что эта хрень на кровати шевелилась! Как, впрочем, и волосы у меня на голове.
Две пары ног, грубым швом сшитые вместе, слегка сгибались и разгибались в коленях, двигали стопами и бедрами и вообще, вели себя, если можно так выразиться, как живые. В голове у меня звенело от выстрела, а в глазах стремительно темнело. Думаю, я хлопнулся бы в обморок, но Фрэнки привел меня в себя.
- От дерьмо, чувак! Такого я еще не видел!
- Что это, Фрэнки? – простонал я.
- Похоже, что их игрушка.
Слух медленно возвращался ко мне. Движения «игрушки» сопровождались очень характерным жужжанием, а из-за «спины» выглядывал провод, вьющийся по кровати и воткнутый в розетку другим концом.
- Электромоторы, видишь? – Фрэнки раздвинул края шва, и я увидел что – то вроде грубого металлического скелета и нескольких моторчиков, с громким жужжанием приводящих «кости» скелета в движение, - а снаружи человеческая кожа. Смотрел «Терминатор»?
На меня накатила слабость. Что бы не упасть, я схватился за спинку кровати. Фрэнки вынул шнур из розетки и «игрушка» на кровати застыла. На несколько секунд наступила жутковатая тишина.
А потом весь дом словно ожил. Откуда – то снизу стали доносится возбужденные крики и топот многих ног. Десятки механизмов с лязгом и скрежетом пришли в движение, от чего пол у меня под ногами мелко завибрировал. На окна в комнате, где мы находились, опустились решетки, лишая нас возможности побега, а потом из множества динамиков, установленных, кажется, по всему дому, прозвучала, не предвещающего ничего хорошего и совершенно нечленораздельная речь, из которой я ничего не понял.
- Что это, Фрэнки?
- Это тревога. Думаю, они услышали выстрел. Точнее, я в этом уверен.
- Что сказали по микрофону?
- Сказали, что нам конец.
Думаю, будь я один, я бы просто сдался. Забился бы в угол и ждал, когда все закончится. Но Фрэнки твердо решил сбежать оттуда. Не дав мне осознать всю безвыходность нашего положения, он стал командовать.
- Давай к двери! Не высовывайся и стреляй в любого, кого увидишь. Что бы ты не увидел – стреляй в это!
Я бросился к двери, а Фрэнки взял дробовик механика и стал осматривать комнату. Выглянув в коридор я увидел грузную темную фигуру в дальнем его конце. Не раздумывая, я поднял «Анаконду», прицелился и выстрелил. Револьвер брыкнулся, заставив меня охнуть, а темная фигура заскочила в какую – то дверь и я потерял её из виду. Скорее всего, я промахнулся. Пока я держал ту дверь на прицеле, из-за другого угла кто-то высунулся и я, лихорадочно дернув стволом выстрелил по новой цели. Я снова промахнулся, пуля оставила огромную дыру в стене коридора, который уже потихоньку заволакивал пороховой дым.
- Они идут, Фрэнки! Они идут! – в истерике закричал я. В коридоре раздались выстрелы и через мгновение дверь, за которой я прятался, разнесло в щепки. На четвереньках, я заполз в комнату и умоляюще уставился на Фрэнки. Он уже перевернул всю мебель и сейчас, как одержимый, пытался выломать топором доски в полу.
- Стреляй по ним! Не давай им приблизится! Заблокируй вход кроватью! Я сломаю пол и мы спустимся на первый этаж! – не поднимая головы крикнул мне Фрэнки.
Стрельба снаружи стихла и я быстро выглянул в коридор. Сквозь пороховой дым крался темный силуэт с длинной винтовкой в руках. Мы заметили друг друга практически одновременно. Вскинув револьвер и закричав от избытка чувств, я выстрелил. Вспышка осветила стены, и я увидел, как фигура в коридоре повалилась на пол. Я не знал, попал я или нет, но тут лежащий на полу наставил свою винтовку на меня и дал длинную очередь. Я едва успел нырнуть под прикрытие стены. В коридоре послышались крики и громкий топот. Высунув в коридор «Анаконду» я выстрелил вслепую. Револьвер чуть не вылетел из руки, а куда полетела пуля я мог только догадываться.
- Фрэнки, быстрее! – заорал я по-русски.
Собравшись с духом, я снова выглянул в коридор. В дыму я заметил какое – то движение. Я выстрелил не целясь. Дверь в нескольких метрах от меня приоткрылась и оттуда в коридор выползло что – то большое и неуклюжее. Зажмурившись и сжав оружие сильнее, я снова потянул спуск, но револьвер издал лишь сухой отчетливый щелчок. Не соображая, что делаю, я нажал на крючок еще два или три раза, но выстрела так и не последовало, а та тварь заползла обратно.
Плача и матерясь, я ввалился в комнату. Фрэнки уже выломал пару досок, но дыра в полу была еще слишком мала. Он вопросительно посмотрел на меня.
- Патроны… - всхлипывая, пролепетал я.
- Так заряди! – рявкнул Фрэнки, ткнув пальцем на мой трофейный пояс.
Трясущимися руками я откинул барабан и попытался вытряхнуть гильзы, но они, похоже, застряли. Секунд пять я вертел в руках револьвер, прежде, чем догадался нажать на торчащий из барабана рычаг. Он легко вытолкнул сразу все шесть гильз и я принялся вставлять в барабан патроны из поясного патронташа. Я был напуган до смерти и мои искалеченные руки плохо слушались. Выронив четыре или пять патронов, мне все же удалось полностью зарядить револьвер.
Защелкнув барабан, я снова высунул «Анаконду» в коридор и несколько раз выстрелил на удачу. Из коридора донеслись испуганные вопли, а потом где – то совсем рядом, прямо над моим ухом раздалось четыре выстрела подряд. Собственно, оглох я сразу же после первого, и остальные, скорее почувствовал, чем услышал. Меня кто – то схватил за плечи и потащил в сторону. Я повернулся и увидел Фрэнки. Он подтащил меня к еще дымящемуся пролому в полу, который он проделал с помощью топора и дробовика, и столкнул вниз. Я упал как мешок дерьма, чудом не выронив оружие из рук. Фрэнки прыгнул следом. Сверху послышались выстрелы и крики.
К тому моменту я уже окончательно перестал понимать, что происходит. Я не чувствовал своих рук, своих ног, я почти ничего не слышал, а глаза слезились от едкого дыма. Фрэнки рывком поставил меня на ноги и принялся что – то возбужденно объяснять. Я не понимал ни слова.
Мы были в большой, плохо освещенной комнате. Слева и справа от нас тянулись ряды столов. Когда Фрэнки поднял меня, я осмотрелся. На ближайшем столе я увидел большую стеклянную колбу. Почти сразу я встретился взглядом с человеком, находившимся в этой колбе. У него не было рук и ног, а кожа на груди и животе была разрезана и растянута в стороны. Кости грудной клетки отсутствовали и я видел его внутренние органы, видел, как бьется сердце, видел, как раздуваются легкие, воздух в которые через трубку в горле, закачивали большие кузнечные меха установленные рядом. Человек моргнул и я не смог смотреть на него дольше. В полумраке комнаты угадывалось еще множество подобных экспонатов и я всеми силами старался не смотреть на них.
- Туда! – крикнул Фрэнки и потащил меня к широкой двустворчатой двери, из-за которой пробивался яркий свет.
Спотыкаясь, я бежал за ним, до боли сжимая в руках рукоять «Анаконды». Когда до двери оставалось метров пять, она распахнулась и я увидел седого человека в белом халате и черном фартуке. «Доктор, наверное», подумал я. В следующую секунду дробовик в руках Фрэнки оглушительно громыхнул и доктор, в груди которого словно расцвела огромная роза, отлетел вглубь комнаты, забрызгав все вокруг ярко красной кровью. Мы уже собирались бежать дальше, но тут из-за дверей показался очередной обитатель этого дома.
В этот раз, похоже, опешил даже Фрэнки. Это было нечто размером с теленка, внешне больше всего напоминающее, пожалуй, моржа, только вместо головы у него была невероятно изуродованная верхняя половина человеческого туловища, а нелепое мешкообразное тело было сшито из кожи множества людей. Между стяжками грубых швов виднелись соски, пупки и татуировки. Это создание неуклюже, но довольно быстро ползло на нас, сжимая в руках что – то вроде косы. Оно уже начало замахиваться, собираясь одним ударом срубить сразу две головы, а мы, как завороженные смотрели на него.
Без ложной скромности скажу, что первым опомнился я. Фрэнки выронил из рук дробовик и грохот его падения привел меня в себя. Не соображая, что делаю, я кинулся к этой твари и, одной рукой схватив её за локоть, вставил ей под мышку ствол «Анаконды» и выстрелил. Хлопок был негромким, плоть твари сработала как глушитель. Пуля начисто оторвала «моржу» одну руку и из огромной раны во все стороны брызнула кровь. Тварь дико заорала и, схватившись за рану второй рукой, стала разворачиваться, собираясь уползти обратно. В азарте, я прицелился ей в затылок, но тут меня снова схватил Фрэнки и потащил в другую сторону.
- Ты видел?! Ты видел это?! Что это за херня, Фрэнки?! Вот зэ фак из ит?! – путая языки, кричал я.
- Лучше, заряди! – на бегу бросил мне Фрэнки. – С дробовиком – все.
Чуть сбавив скорость, я вставил единственный оставшийся на поясе патрон в барабан револьвера, понимая, что шансов на спасение осталось уже значительно меньше.
Фрэнки подбежал к двери в противоположном конце комнаты. Схватившись за ручку, он открыл её и тут же что то со свистом пролетело мимо меня, а Фрэнки повалился на пол. Из его бедра торчала короткая стрела.
- Фак! Фааак! – орал он.
- Ты как? Что случилось? Можешь встать? – спросил я, побежав к нему.
- Ловушки! Я совсем забыл про ловушки! – кричал Фрэнки.
Самостоятельно подняться у него не получалось, я протянул ему руку и он встал, опираясь на меня, как на костыль. Грудь протестующее заныла, но я лишь крепче сжал зубы. Кое как мы вошли в следующую комнату. Она вся была заставлена пыльными книжными шкафами. Половина из них были пустыми, в других лежал какой-то хлам вперемешку с книгами. Шкафы образовывали целые коридоры с поворотами и развилками и вскоре я понял, что это настоящий лабиринт. Фрэнки уже затих и лишь сопел мне в ухо.
- Ты как? – спросил я его.
- Яд… В стреле яд. Я ногу не чувствую…
- Терпи, дружище, немного нам осталось, - пробормотал я по-русски.
Тащить Фрэнки было чертовски тяжело и зайдя в очередной тупик, я понял, что окончательно выбился из сил. Уложив его на пол, я прислонился к шкафу, что бы передохнуть. Я задрал голову, разминая затекшую шею и тут мне пришла идея.
- Жди, я вернусь, - сказал я Фрэнку и полез на книжный шкаф, используя полки как ступени.
Оказавшись наверху, я осмотрелся. Почти сразу я нашел дверь, через которую мы вошли, а вот выхода было невидно. Я немного прошелся по верху шкафов и, в конце концов, увидел еще одну дверь. Осталось только запомнить туда путь. Недолго думая я достал из ближайшего шкафа какую – то книгу, раскрыл её и, обмакнув палец в свежую кровь, которой, после встречи с «моржом» я был покрыт с ног до головы, быстро написал план движения: «л-л-п-л-п-п-л». Два поворота налево, потом направо, налево, право, право, лево.
Вернувшись к Фрэнки я не без труда снова поднял его и мы побрели к выходу.
- Ловушки… Помни про ловушки…, - бормотал Фрэнки. Ему явно становилось хуже.
Первое время я действительно всматривался в каждый сантиметр пола и стен, надеясь увидеть какую–нибудь леску, или рычаг, или ловушку, но так мы продвигались очень медленно. Не выдержав, я решительно пошел вперед, наплевав на все и уповая на остатки везения. Один раз я все же наступил на какую – то скрытую педаль в полу и через секунду за моей спиной из пола выскочили железные колья сантиметров 30 в длину. Шел бы в другую сторону, непременно бы напоролся. Доковыляв до выхода, я снова усадил Фрэнки на пол, а сам стал осматривать дверь. Ловушку я нашел почти сразу: от поворотной ручки тянулась тонкая проволока, которая через систему блоков соединялась со спусковыми крючками двух ружейных обрезов приделанных сразу над входом. Ловушка явно была рассчитана на входящего в лабиринт, а не на покидающего его. Я засунул «Анаконду» в кобуру на поясе и принялся осторожно отвязывать проволоку от ружей. Закончив, я, затаив дыхание, повернул ручку и медленно открыл дверь. Ничего не произошло.
- Пойдем, Фрэнки. Выход уже близко.
Бедняга лишь простонал в ответ, но встал, опираясь на меня и мы вышли из лабиринта. Мы оказались в большом зале. В одном его конце была лестница, ведущая на второй этаж, а напротив неё – двери, сквозь пыльные стекла которых пробивался явно солнечный свет. В доме было тихо. Слышно было лишь как урчит где – то недалеко мотор. Я не строил иллюзий – хозяева просто затаились. На то, что мы перебили их всех рассчитывать не приходилось. Но выход был уже совсем рядом.
Забыв об осторожности, я шагнул вперед и тут же споткнулся о что-то металлическое. Упав, я с удивлением обнаружил, что лежу на самых настоящих рельсах. Осмотревшись, я увидел, что по всему залу были проложены железнодорожные пути, которые я сперва принял за рисунок паркета. Расстояние между рельсами было совсем крошечным, наверное, меньше полуметра, но это была самая настоящая железная дорога, со шпалами, стрелками и ответвлениями, ведущими из зала в боковые коридоры.
Конечно, после «моржа» рельсы в доме не производили особого впечатления, но внимание отвлекли. Поэтому я слишком поздно заметил, как из одного из коридоров, негромко скрипя, выкатился вагончик-платформа. Само по себе это было бы не так страшно, но существо, восседавшее на платформе снова заставило меня испытать отупляющую смесь ужаса и ярости.
- А вот и мамочка, - пробормотал Фрэнки.
Женщина на платформе представляла из себя огромную, почти что бесформенную гору жира. Все её тело, начиная от подбородка, представляло собой несчетное количество жировых складок. Они ниспадали, полностью скрывая ноги, свисая с краев платформы, едва не касаясь пола. Местами её отвратительно бледное и аморфное тело прикрывали какие – то металлические пластины, скрепленные между собой цепями и ремнями, образуя некое подобие доспехов. Длиннющие, давно немытые и нечесаные волосы почти скрывали уродливое жабье лицо, перекошенное от злобы. В огромных ручищах она держала странного вида ружье. К ружью был присоединен шланг, уходящий куда то за её спину.
Заметив нас, она аж затряслась от ненависти, а потом пронзительно завизжала:
- Ю килд май бойс! Май лавли бойс! Ю факинг бастардс!
От её крика я попятился и снова упал, споткнувшись о шпалы. Фрэнки на руках подполз ко мне. В его глазах застыла мрачная решимость. Именно таким я его и запомнил.
- Дай мне пушку. Быстро!
Руки не слушались меня. Я пытался одновременно подняться, отползти подальше и выполнить просьбу Фрэнки – все это получалось у меня одинаково плохо. Вагончик с мамашей неспешно приближался к нам. Когда нас разделяло метров пятнадцать, ружье в её руках изрыгнуло короткую и широкую струю белого огня. Ей не хватило всего нескольких метров что бы поджарить нас, но я почувствовал нестерпимый жар. От пламени вспыхнули и занялись обои на стенах, но на это, похоже, никто не обратил внимания.
- Фрэнки, это конец!
- Заткнись! – Фрэнки сам вынул «Анаконду» из моей кобуры, я помню как сильно при этом тряслись его руки. Перевернувшись на спину, он сел и прицелился в мамашу. – Беги, парень! Я с ней разберусь! Просто беги!
Рыдая и скуля я кое – как поднялся на ноги. Сзади громыхнул выстрел. Я побежал к дверям, молясь лишь об одном – не упасть.
- Сдохни! Сдохни-и-и!!! – Френки и мамочка кричали почти в унисон, их вопли подгоняли меня.
У самых дверей я не выдержал и оглянулся. Револьвер в руках Фрэнки распустил пышный огненный хвост и через сотую долю секунды и мамаша, и мой друг исчезли в ослепительном белом шаре. Грохот выстрела и взрыва силились, но я почти ничего не услышал. Меня ударило волной горячего воздуха и отбросило почти к самой двери. Поднявшись, я схватился за дверную ручку и повернул её. Она щелкнула, выпустив несколько подпружиненных лезвий. Они отрубили мне два пальца на правой руке, но я этого даже не заметил. Толкнув входную дверь, я немедленно получил стрелу в плечо, но сразу же вырвал её, наплевав на пронзительную боль, которую уже воспринимал как неотъемлемую часть своего существования. Дневной свет резанул по глазам. Ослепленный, я сделал несколько шагов, а потом набрал полные легкие воздуха и закричал. Крик сменился кашлем, терзающим грудь и я согнулся пополам, стараясь унять боль. Я чувствовал, как за моей спиной с треском и воем разгорается пожар, чувствовал, как стремительно немеет от яда и кровопотери правая рука и понимал, что если я хочу жить – мне нужно бежать отсюда. Жить очень хотелось и на заплетающихся ногах, зажимая рану здоровой рукой, я стал спускаться с крыльца. Словно во сне я пересек большой двор, заваленный разобранными машинами и сельскохозяйственной техникой, перевалился через невысокий забор и скатился на дно оврага. На четвереньках выбравшись оттуда, я обернулся. Из окон первого этажа огромного черного дома вырывалось пламя. Если кто – то из братьев еще жив, теперь у него появились дела поважней, чем ловить полуживого беглеца. Я подумал о людях, которые остались в клетках, а потом вспомнил «моржа» и других уродов. Нет уж. Пусть лучше сгорят.
- Горите в аду, ублюдки, - пробормотал я по-английски и побрел прочь от этого места.

* * *
К следующему утру я вышел на какое-то шоссе. Вскоре меня подобрал дорожный патруль. Полицейский пытался узнать, что со мной произошло, а я напрочь вырубился едва оказался на заднем сидении его машины. В себя я пришел уже в больнице, опутанный проводами капельниц и окруженный заботой. Под наблюдением врачей я провел несколько дней, чувствуя, что иду на поправку. Пару раз ко мне заходили полицейские. Старательно делая вид, что знаю английский еще хуже, чем на самом деле, я рассказал им свою историю. Я турист из России. Приехал посмотреть Америку. Купил машину. Попал в аварию. Очнулся здесь, в больнице. Больше ничего не помню. Да, со мной была девушка. Нет, я не знаю, что с ней. Нет, больше ничего рассказать не могу. Спасибо, до свидания.
Не знаю, догадывались ли они о чем – то или нет, но однажды ко мне в палату зашел пожилой шериф (он выглядел именно так, как вы себе представляете пожилого шерифа из Техаса). Сев напротив меня и сняв шляпу, он пожевал губами и заговорил со мной.
- Как дела, сынок?
- Неплохо, спасибо.
- Значит, ты из России?
- Да.
- И как тебе здесь, у нас?
- Неплохо.
Мы немного помолчали. Я смотрел на него, а он с наигранным безразличием смотрел в окно.
- Ты уже слышал какие–нибудь местные байки?
- Нет.
- Тогда, я расскажу тебе одну, ты не против?
- Нет, пожалуйста, расскажите. Только по - медленнее, а то у меня английский…
- Все в порядке, сынок, мы здесь люди простые и говорим тоже просто. Думаю, ты все поймешь. Как бы там ни было, лет сорок назад в городке Джаспер, Техас жила одна семья, назовем их Уорвиками. Это была большая семья, и кроме мистера и миссис Уорвик было еще несколько их сыновей. Странная эта была семейка. У нас тут на юге, конечно, много чего странного… Ты знаешь, что значит «кузина»?
- Да, это, вроде, дочь твоего дяди.
- Верно. У вас там принято женится на кузинах?
- Ну…
- А в Техасе всяко бывает. Все мы не без греха, так что обычно люди помалкивают. Но, когда сынок трахает мамочку, что бы она родила ему братика… Такое уже терпеть никто не будет. Ты понимаешь, о чем я говорю?
- Да.
- В общем, прогнали Уорвиков из города и с тех про о них никто ничего не слышал. А еще говорят, что на севере от Джаспера есть странная ферма. Люди там в округе пропадают, машины… Говорят, кто ту ферму видел, уже никому ничего не расскажет. Всякое люди говорят. Ты знаешь эту историю, сынок?
- Да, шериф, я слышал эту историю.
- А что еще ты слышал?
- Мне говорили, что это ферма Уорвиков. Они держат людей в клетках, а потом убивают. А еще мне рассказывали, что у мамаши Уорвиков есть огнемет. Говорят, недавно в баллон с напалмом случайно попала пуля 44 калибра, был взрыв и ферма сгорела. А больше я ничего не слышал.
До сих пор не знаю, зачем я рассказал ему все это. Наверное, просто хотелось выговориться. Тогда мне сильно полегчало. Я словно понял, что все произошедшее было сном и начал медленно просыпаться. Шериф долго смотрел на меня, но по его лицу нельзя было понять, о чем он думает. В одном я был уверен, выставлять меня виновным никто не собирается. Глупая это была уверенность, наивная, мол у них в Америке, не так, как у нас. Но, так и вышло.
- И ты веришь в эту историю? – спросил шериф после молчания.
- Да, верю. В то, что я сказал – верю.
- С тобой ведь была девушка, так?
- Да. Вы знаете, что с ней?
- Боюсь, что нет, сынок. Боюсь, что нет.
Мы опять немного помолчали. Я едва сдерживал слезы. Что бы отвлечься я задал вопрос.
- Шериф, что будет со мной дальше?
- Полагаю, ты должен вернутся домой. Разумеется, когда врачи посчитают это возможным.
Я моргнул и по щеке потекла слеза. Что бы не позорится перед представителем власти, я сделал вид, что поправляю подушку и отвернулся от шерифа. Я слышал как он поднялся и подошел ко мне. Откуда – то из глубины души стремительно стал подниматься абсолютно иррациональный страх. Я замер в напряжении. Шериф положил руку мне на плечо и слегка сжал его.
- Мне очень жаль, что так вышло, сынок – сказал он и вышел из палаты.

* * *

Довольно скоро я поправился и меня депортировали обратно в Россию. Про процедуру выдворения рассказывать не буду, скажу только, что ничего приятного в этом нет. Но, всяк лучше, чем сидеть в собачьей клетке. Я вернулся в свой родной Мухосранск почти что боможом – без денег, без документов, одетый не по сезону. В тот же день пошел к родителям Марины. Рассказал им все как было. Поверили они или нет – не знаю. Скорее всего, решили, что я немного «того». А может и сами они от моего рассказа умом тронулись, потому что сразу же в Америку засобирались – дочь искать. Кое как я восстановил документы, потом продал свой «Крайслер», а деньги отдал отцу Марины, им на поездку. Отец у неё, все же хороший мужик, по-человечески ко мне отнесся, а мать до сих пор волком смотрит. Может и права она, кстати. Никуда они не поехали, к слову, уже два года прошло, а они все болтают только. Наверное, так и не поедут.
Сам я первый год еще ничего, держался. Рожу свою изуродованную подлатал как мог. У меня же там кроме шрамов еще и ожог довольно большой. Хорошо, хоть глаза уцелели. Руки-ноги зажили. Шрамы, конечно, никуда не делись, но все остальное в порядке, хоть в футбол играй, хоть в теннис. На груди след от руля так и остался, это тоже на всю жизнь, похоже. Пальцев сперва очень не хватало, сейчас уже и не замечаю. Чешутся они только все время, а почесать нечего. Фантомные боли, слышали, наверное.
В общем, как уже говорил, первый год я нормально прожил. Думал, забудется все. Но нет. Только жизнь более-менее в спокойное русло вошла, началось все как в рекламе: страхи, боли, депрессия. Пошел к врачу, естественно. Прописал он мне антидепрессанты и еще таблеток каких-то. Помогать – то они помогают, с ними все кажется забавным или любопытным, вот только забываю я теперь все. Стирается прошлое из памяти: лица, места, события. А я не хочу этого.
Там в Америке я потерял свою девушку. Может быть, я не любил её по настоящему, но мы были близки. Я повез её в чужую страну и не смог о ней позаботится. Я должен помнить об этом. Потому что если мне повезет встретить женщину, которая захочет связать со мной свою жизнь, я не должен повторить ошибок. Мне хочется думать, что Марина погибла сразу при аварии и не мучилась. Я очень надеюсь, что она так и не познакомилась с семейством Уорвиков.
А я познакомился с ними. Я познакомился с этими ублюдками так, что ближе некуда. И я хочу помнить, что они делали со мной и что я потом сделал с ними. Я хочу помнить об этом, что бы в случае, если придется повторить, я знал что делать.
Я познакомился и с Фрэнки. И хотя это было не очень долгое знакомство, завязавшееся, к тому же, в весьма неприятных обстоятельствах, но именно благодаря ему я жив. Я хочу помнить человека, который ценой своей жизни спас меня. Я хочу помнить как он погиб, потому что, если мне представится возможность отомстить, я сделаю это с мыслью о нем.
А еще я оставил в доме Уорвиков два своих пальца. Почему – то мне не по - себе от этого. Словно моя кровь может привести их ко мне, словно они могут выследить меня. Но и об этом я тоже хочу помнить, что бы быть готовым.
У меня не осталось ничего от той поездки. Ни фотографий, ни сувениров, ни записей в дневниках. Только мои увечья и воспоминания. Скоро я лишусь и их, и буду просто уродом. Уорвики все же закончат начатое. Уже сейчас меня считают городским сумасшедшим. «Он был за границей, а вернулся и у него крыша поехала! Вот так, съездил в Америку!» - говорят про меня. Я не обижаюсь, фактически, так и есть. Я пью таблетки (они повышают настроение!) и все забываю. Забуду и это. А потом, глядишь, и обо мне все забудут. Скорее бы.
Марина! Фрэнки! Простите меня! Я не хочу вас забывать, но без таблеток мне совсем хреново. Прошлое для меня теперь словно вирус, который убьет, если его не лечить, но, мне кажется, что и избавится от него будет невозможно. Таблетки загонят воспоминания в самые дальние уголки сознания, но им не под силу вытравить их совсем. И каждый раз, глядя в зеркало или на обрубки, что остались от пальцев, я буду думать о том, что никак не смогу вспомнить. Я буду думать о том, что никогда не смогу забыть.

* * *

Ну что ж, вот так, за писаниной и денек скоротал. С утра не пил таблетки чтобы все это извлечь из памяти. Может быть, последний раз мне это удалось, но теперь, у меня хотя бы будут эти записи. Я сделал их для себя, чтобы помнить. И для других, чтобы они знали. Сейчас уже поздний вечер и я чувствую, как страх возвращается ко мне. Скоро его сменит паника и тогда жди беды. Так что мне пора принимать лекарства, все же не стоит с этим шутить.

P.S. Перечитал сейчас все написанное, и подумал: а почему так мрачно-то?! Нет, конечно, то, что произошло – ужасно! Но ведь если посмотреть на это с другой стороны: моя мечта сбылась! Я побывал в Америке, водил настоящий американский автомобиль, пересек границы нескольких штатов, участвовал в настоящей погоне, попал в аварию и выжил, стрелял из настоящего американского револьвера, познакомился со многими представителями этой удивительной страны и убил их!.. И мне ничего за это не было!
Люди! Не предавайте свою мечту! А если хотите, что бы она сбылась – езжайте в Америку, как это сделал я! Ведь неужели кто-то еще сомневается, что Америка – это страна Добра и Свободы?

[Хрен 4]

ПОЖИРАТЕЛЬ

Ричард Майерс был доволен собой. Он со своей женой вырастил три прекрасных сына, и они владели самой большой фермой в округе. Ни у кого не было так много лошадей и овец, как у него. Каждый день он наблюдал за сотнями своих кур и своими многочисленными стадами. Каждый день их становилось всё больше и больше, и поначалу он был рад этому. Но в скором времени, он стал беспокоиться. Он не мог уследить за всеми, и был вынужден следить за ними день и ночь. Он часто смотрел на своих животных и думал: “Если бы только я был бы так голоден, что смог съесть их всех. Тогда бы всё снова было хорошо”.

Тем летом среди животных вспыхнула эпидемия чумы. Много его овец и рогатого скота умерло. Умерли курицы, и некоторые его лошади. Ричард был благодарен за это. “точно, я благословлён”,- думал он. “Эта чума просто чудо”. Но так не могло продлиться долго.

Шли дни, умирало всё больше овец и рогатого скота. Умирало всё больше птиц и лошадей. Ричард был встревожен. У него уже не хватало сил хоронить их всех. Вскоре он был истощён, и ничего не мог делать, только лежал в постели, наблюдая за закатом солнца. Однажды, к нему подошла жена.

“Ричард”,- сказала она спокойно . “Есть кое-что, о чём я должна тебе сказать”.

“Что это?”- встревожился он. “Дети тоже умерли, да? ”

“Конечно, нет “,- ответила она . “Ты скоро снова станешь папой. Я снова забеременела”.

Фермер был вне себя от радости. Он всегда хотел еще одного ребенка. Он был так взволнован, что вскочил с постели и весь день рубил дрова.

Но вскоре он заметил изменения в своей жене, и это обеспокоило его. Она постоянно ела, и словно не могла остановиться. День и ночь она пожирала их консервы и сухофрукты, и выпила весь их сироп и мёд. Она ничего не оставляла для других, но, странное дело, она не набирала вес, а наоборот, казалась, что она голодает.

“Пожалуйста, жена, ты должна контролировать себя”,- взмолился Ричард. “Ты заставишь голодать нас всех, если ты не прекратишь есть”.

“Я не могу остановиться”,- воскликнула она. “Ребёнок, он вертится и крутится внутри меня, причиняя мне боль, когда я перестаю есть”.

 
“Что за чушь!”,- воскликнул Ричард. “Ты просто эгоистка”.

“Нет”,- закричала его жена. “Только когда я съедаю с полдюжины кур он перестаёт биться во мне. Он хочет всё больше и больше еды каждый день, и ничего не оставляет для меня”.

Время шло, и, когда пришла весна, эпидемия чумы отступила. Вскоре животных снова стало много как и раньше и как раз вовремя. Ребёнку теперь требовалось скармливать по полтелёнка в день. Ричард с ужасом наблюдал, как его жена каждый день убивает, разделывает, жарит и съедает по три коровы каждую неделю. Но даже тогда ребёнок продолжал крутиться, вертеться и биться внутри неё, а его жена выглядела всё хуже и хуже.

Несмотря на то, что она могла умереть, его жена родила ребёнка. Вскоре силы вернулись к ней. Ребёнок был очень прожорливым, но Ричард больше не беспокоился, потому что еды было снова достаточно.

Всего через несколько недель десяток кур снова превратился в сотню. Скота было так много, что на пастбище нельзя было разглядеть сразу всех коров. У него теперь были десятки овец и лошадей. Ричард снова мог бы начать беспокоиться об этом, если бы не его новый ребёнок.

В младенчестве, мальчик съедал по три большие курицы в день; когда он стал ходить, о стал съедать овцу на завтрак и обед, и лошадь на ужин. Ричард приходил в ужас от этого, но, по крайне мере, теперь у него было время на отдых. “Безусловно, я благословлён”,- думал он. “Этот мальчик – настоящее чудо”. Но это не могло длиться вечно.

Шли дни, ребёнок рос, и росли его аппетиты. Порой он был так голоден, что больше походил на животное, чем на мальчика, и не раз кусал свою мать за руку, когда та кормила его. Вдобавок ко всему, мать и отец заметили, что теперь постоянно вынуждены готовить для мальчика, и на то, чтобы заниматься чем-то другим у них просто нет времени. Но у Ричарда возникла идея.

“Жена”,- сказал он однажды утром после завтрака. “Зачем вообще готовить мясо. Ребёнок ест так быстро, что он и не заметит, что мясо сырое”.

“Возможно, ты прав” ответил его жена . ” Я устала его кормить”,- ответила жена. “Возьми его днём на пастбище и посмотри, что он сделает”.

В полдень Ричард привёл мальчика туда, где паслись его многочисленные стада, и отпустил мальчика. В несколько мгновений, ребёнок подбежал к небольшой овце, бросил её на землю, разодрал ей горло голыми руками и начал жрать её плоть. Фермер с ужасом наблюдал, как мальчик пожирает тушу овцы с сумасшедшим выражением в глазах.

Так продолжалось многие недели. Ричард приводил мальчика на пастбище, и тот поедал любое животное, какое только мог поймать. Мальчик съедал телят и жеребят, как голодная собака. Ричард с отвращением взирал на эту картину, но не мог обойтись без мальчика, потому что он позволял ему сохранять свой скот в приемлемом количестве. Так продолжалось несколько месяцев.

Через какое-то время Ричарду надоело постоянно следить за мальчиком, и он стал оставлять его на пастбище на целый день. И каждый вечер, когда фермер забирал мальчика домой, он мог поклясться, что тот становился всё больше и больше. Он рос быстро, как какое-то животное.

Где-то через месяц или около того Ричард также заметил, что мальчик съедает не только мясо животных, но и их кости. Невозможно было даже узнать, сколько мальчик съедает в день пищи, но не было никаких сомнений, что он вырос.

Прошло ещё несколько месяцев. Наступила зима и животные больше не размножались, но ребёнок продолжал есть их, ещё больше чем раньше. Вскоре не стало больших стай кур и больших стад рогатого скота. Осталось только несколько овец и полдюжины лошадей. Всех других животных сожрал ребёнок. Ричард был напуган. Ребёнок к тому времени стал таким огромным, что не мог жить в доме и спал в пустом сарае.

“О, за что мы навлекли это на себя?” – воскликнул фермер. “Мальчик не благословение. Он проклятие! Что будет после того, как он съест всё, что у нас есть?”
Ему не пришлось долго ждать, чтобы узнать это.

На следующей неделе, все животные исчезли – их съел мальчик, всё до последней косточки. Не было больше ни овец, ни коров, ни лошадей, ни кур. здоровье фермера пошатнулось, и вся семья начала голодать. Все они ужасно рассердились. Они пошли в сарай, где жил мальчик. Он спал, и они стали сердито пинать его.

“Посмотри, что ты наделал!”- закричала жена. “Ты съел всё, что у нас было”. Мальчик, который теперь вырос до размеров лося, проснулся и начал стонать.

“Мама”,- прорычал мальчик. “Я голоден. приведи мне лошадь, чтобы я съел её”.

“Не приведу!” – Закричала она, и снова ударила его ногой. “У нас нет больше лошадей. Ты сожрал их всех”.

“Тогда приведите мне корову”,- сказал мальчик своим братьям. “Я голоден”.

“Не приведём”,- закричали на мальчика братья. “У нас больше нет коров. Ты съел их, всех до единой”. После этого мальчик встал и зашипел на них.

“Я голоден”,- застонал он. “Дайте мне что-нибудь поесть”.

“У нас больше ничего не осталось”,- воскликнул Ричард. “Уходи, и найди еду в каком-нибудь другом месте”.

Мальчик сделал, как ему было велено. Он ходил по округе и поедал всех животных, которых встречал на пути.

Через несколько дней Ричард стал получать сообщения от своих соседей, которые жаловались, что случилось что-то ужасное.

“Кто-то увёл весь мой скот”,- жаловался его сосед. “И кто-то украл мою единственную дочь”.

Ричард знал, что это делает его сын, но ему было слишком стыдно, чтобы признаться в этом. “Может быть, волки съели твоих коров”,- сказал Ричард. “А твоя дочь… я уверен, она прячется где-нибудь под кроватью, или играет на поле. Пойди, посмотри”.

“Возможно, ты прав”- ответил его сосед. “Я проверю свои поля и вернусь к тебе с новостями через несколько часов”. Ричард послал своего старшего сына отыскать мальчика, но наступила уже ночь, а сын не вернулся.

Утром, Ричард послал на поиски своего среднего сына, а в полдень младшего. Никто из них не вернулся. Потом жена фермера сама вызвалась пойти на поиски своих сыновей.

“Я не могу спать”,- сказала она,-”Пока не знаю, что с моими сыновьями”. Ричард протестовал, но она не изменила своего решения. Она ушла и оставила его одного. Прошло много часов и на землю опустилась мгла. Жена Ричарда не вернулась домой, и не было никаких вестей от его сыновей и соседа. Он очень волновался, но был истощён и вскоре заснул.

Он проснулся от шума возле своей кровати. Фермер сразу же вскочил и затаил дыхание. Было так темно, что он совершенно ничего не мог видеть. Он услышал рядом с собой скрип половиц и очень испугался. В комнате кто-то был.

Он почувствовал горячее, вонючее дыхание на своей шее, когда существо склонилось над ним. Ричард крепко сжал своё одеяло. Его зубы стучали.

И только тогда рядом с ним раздался глубокий, рычащий голос. “Я никогда не был так голоден”,- прохрипел он. “Что осталось из еды?” – Ричард был так напуган, что едва мог говорить.

“Ничего”,- сказал Ричард. “Иди, и найди еду в другом месте”.

На мгновение всё стало тихо. Потом существо склонилось ниже. “Ты лжёшь”,- застонало оно. Ричард ощутил запах гниющей плоти, застрявшей в его зубах, и услышал, как скрипит пол под его весом. Ричард сглотнул и потянулся к ружью на своём ночном столике.

Существо склонилось ещё ближе. Ричард ощутил зубы у своей шеи. “Ты вкусно пахнешь”,- прошептало существо,- “отец!”

 

SMILE.jpg

[Хрен 4]

В Застенном городе

 

Они прочесывали трущобы уже несколько дней, и большинство домов выглядели опустевшими. Но Джон настаивал: прежде чем сносить такой квартал, надо убедиться, что в какой-нибудь кладовке не заперт перепуганный китайский ребенок или в отдаленном тупике не заблудилась выжившая из ума одинокая старушка. В сердце этого старого и прогнившего места вполне могли остаться обитатели, поселившиеся здесь одними из первых. Старики давно забыли об окружающем мире и уж точно сами не найдут туда дорогу.

«Готов?» — спросил меня Джон, и я кивнул в ответ. Работа Джона Спикмена, полицейского инспектора Гонконга, заключалась в том, чтобы проверить огромную скорлупу брошенных нищих кварталов и подтвердить, что там никого не осталось. Конечно, у него был проводник и вооруженный эскорт из двух местных полицейских. Кроме того, его сопровождал репортер, то есть я — фрилансер, чьи статьи периодически появляются в «Соус Чина морнинг пост».

Застенный город, где мы бродили последние несколько дней, можно назвать огромным кварталом — почти из семи тысяч зданий. Но это будет не совсем верное определение. С такой же легкостью его можно назвать единым строением — монолитным блоком из грубо прилепленных друг к другу домов. Все они строились без какого-либо плана или общего архитектурного замысла, с одной целью — дать каждой семье крышу над головой. Общая площадь здания приближалась к площади футбольного стадиона. Там не было ни внутренних двориков, ни клочка свободной земли. Каждый метр, за исключением редких шахт для отвода спертого и вонючего воздуха, использовался для возведения корявых строений, до двенадцати этажей в высоту. Под землей и внутри трущоб немыслимым клубком переплетались проходы, туннели, коридоры, лестницы, переулки и закутки. При виде всего этого казалось, что крепко подсевший на наркотики художник-абстракционист решил попробовать себя в роли архитектора. 

 
Стоило зайти внутрь шагов на десять, и прощай, солнечный свет! Те, кто жил в середине здания, узнавали время суток и погоду на улице у соседей. Кирпичи и пластмасса быстро прогнивали и осыпались, так что стены приходилось постоянно латать. Влажный, теплый и спертый воздух создавал идеальные условия для роста грибков, появления колоний тараканов и многочисленных крысиных гнезд. Вонь стояла невыносимая — в трущобах жили около пятидесяти тысяч человек.

Джон подозвал полицейских, и через темную щель в стене мы все вместе проскользнули в чрево Застенного города. Санг Лау, проводник, шел первым. Два гвайло (белых) и три китайца в последний раз входили в запретное место. Даже Санг Лау, который знал здание как свои пять пальцев, не терпелось закончить осмотр. Он был сыном нелегального иммигранта и вырос в этом скопище хижин, во мраке и сырости. Болезненный внешний вид служил лучшим доказательством его родословной, и он согласился показать нам дорогу только в обмен на гонконгское гражданство для тех членов своей семьи, которые его еще не получили. Он сам и его близкие родственники воспользовались амнистией — ее объявили, чтобы лишить Застенный город обитателей. Они вышли наружу: некоторые — почти слепые от недостатка света, других скрючило от болезней и затхлого воздуха. Сейчас его попросили вернуться в последний раз... Я догадывался, как он себя чувствует. Немного ностальгии — все-таки родился и вырос здесь, — но сильнее всего желание закончить вылазку и похоронить неприятные воспоминания вместе с городом.

Проход оказался очень узким; тропа без видимой причины все время поворачивала, поднималась и опускалась. По стенам текла слизь, в воздухе пахло плесенью, прокисшей едой и кое-чем похуже. В горле стоял комок и подташнивало. Приходилось постоянно смотреть под ноги: на земле невнимательного прохожего поджидали силки из спутанных кабелей. Рядом с пластмассовыми трубами для воды тянулись провода, по которым некогда шло ворованное электричество. Время от времени свет прикрепленного на шлеме фонарика выхватывал из темноты внимательно рассматривавшую нас узкую крысиную морду с усиками и глазами-бусинками. Насладившись зрелищем, крыса молниеносно скакала прочь, в собственный лабиринт.

Периодически мы останавливались на перекрестках или у выходов вентиляционных шахт, и один из китайских полицейских — коренастый, с квадратным лицом — кричал что-то в мегафон. Звук глухо отражался от стен или эхом разносился по отделанному пластиковыми листами коридору. Застоявшаяся атмосфера города казалась живой. Огромное строение с его дырами, шахтами и колодцами напоминало издыхающего зверя. Сейчас это пустая скорлупа, но совсем недавно здесь суетились пятьдесят тысяч душ. Когда-то город считался святым местом, но в нем так долго проливались кровь, пот, моча не только бедных и неприкаянных, но и воров, убийц, бандитов и беглых, что ни один закоулок не остался нетронутым. Квартал давил на нас со всех сторон, будто хотел расплющить, но не мог набраться сил для последнего рывка. Мрачное, своевольное место и ужасно чужое для гвайло вроде меня. Я кожей чувствовал притаившихся по углам духов — духов народа, непонятного жителям Запада. Плетясь в хвосте отряда и все время спотыкаясь, я задавался вопросом: «Что я здесь делаю? В этой дыре для меня нет места».

Коренастого полицейского, казалось, пугал собственный доносившийся из мегафона голос. Он вздрагивал всякий раз, когда выкрикивал свое объявление. Судя по его телосложению, он был родом с севера, из окрестностей Великой Китайской стены: черты лица и мощный торс выдавали монгольское происхождение. Обитателей южных провинций отличали более изящное телосложение и круглая форма лица. На улицах его, скорее всего, боялись: рост и вес помогали быстро вразумлять непослушных. Но здесь северные предрассудки и навязчивая боязнь духов делали его обузой. Я не впервые задумался о том, насколько плохо Джон Спикмен разбирается в людях.

Мы шли, а иногда и пробирались ползком через туннели диаметром не больше канализационной трубы уже около часа. Джон предложил сделать перерыв.

— Ты собираешься перекусить бутербродами? — спросил я.

Я пошутил, но все были настолько напряжены, что юмора в словах не почувствовали.

— Конечно нет, — рыкнул в ответ Джон.

Мы уселись полукругом в чьем-то жилище — коробке десять на десять футов с картонными стенами.

— Где мы сейчас? — обратился я к освещенным фонариками лицам. — Относительно внешнего мира?

Если бы они ответили «в недрах земли», я бы поверил. Вокруг было влажно, темно и пахло креветочной пастой; запах напоминал высушенную слизь.

— Где-то поблизости от восточного угла, — ответил Санг Лау. — Скоро мы повернем к середине.

— Где-то? — нервно переспросил я. — Разве ты не уверен?

— Не дури, Питер! — отрезал Джон. — Откуда ему знать точно? Главное, он знает, как выйти наружу. У нас не занятия по ориентированию на местности.

— Так точно! — отсалютовал я, и инспектор сдвинул на затылок фуражку — верный признак раздражения. Если бы он стоял, а не сидел, упер бы руки в бедра, наподобие классической позы «гвайло раздает приказы».

Джон не хотел брать с собой штатского, хотя считал меня близким другом. Он имел не слишком лестное мнение о людях без формы. По его мнению, род человеческий делился на две части: защитники (полиция, армия, врачи, пожарные) и те, кто нуждается в защите (остальное население земного шара). А поскольку я, без сомнений, относился ко второй группе, за мной надо присматривать. Джон был из числа заядлых холостяков, которых можно найти только в последних осколках угасших империй, — живое напоминание о начале столетия. Моя жена Шина называла его ископаемым. Думаю, они оба считали это прозвище ласкательным.

Тем не менее он согласился сделать мне одолжение, потому что знал о моих проблемах с работой. Найти заказы становилось все труднее, особенно с тех пор, как Австралия внезапно обнаружила, что Гонконг, где бурлит торговля и деньги делаются чуть ли не из воздуха, практически за углом. Верхнюю ступень на рынке труда по-прежнему делили между собой выходцы из Америки и Великобритании; австралийцы тоже начали искать себе нишу. Они привели с собой нахлебников — фрилансеров, и я впервые почувствовал серьезную конкуренцию. Это вызвало потребность укреплять дружеские связи и обращаться к знакомым, с которыми раньше я встречался только для общения. Вдобавок наши с Шиной личные взаимоотношения переживали сложный период: она не хотела мириться с присутствием в семье писателя, который зарабатывал меньше клерка. В воздухе буквально висел приговор «нормальная работа».

В Застенном городе даже темнота казалась плотной. Я видел, что второй полицейский, молодой и худощавый выходец с юга, тоже чувствует себя неуютно. Он все время поглядывал вверх, в темноту, и нервно улыбался. Они с товарищем постоянно перешептывались, и я уловил имя Брюса Ли, после чего они замолчали с натянутыми улыбками. Может, упоминая знаменитого актера — мастера восточных единоборств, они пытались придать себе смелости? Единственным, на кого никак не повлияла жутковатая атмосфера, оставался Джон. Либо он просто не обращал на нее внимания. Нашего толстокожего воина старой закалки не беспокоили такие пустяки. И все же я считал, что ему лучше ободрить компаньонов, потому что мы оба знали: когда в подобных обстоятельствах китайцы улыбаются, за их улыбкой скрывается смущение или предельный ужас. Смущаться им было нечего, так что оставалось второе.

Тем не менее Джон предпочел игнорировать их страх.

— Ладно, пошли, — сказал он и поднялся на ноги.

Мы продолжили спотыкаться вслед за Санг Лау по проходам; здесь он имел над нами безграничную власть: без него мы потерялись бы за несколько минут. Конечно, всегда оставалась надежда, что нас обнаружит поисковая группа. С другой стороны, бродить по этому огромному муравейнику в поисках друг друга можно неделями.

***
Атмосфера Застенного города неуловимо изменилась. Казалось, он перестал сопротивляться вторжению и теперь ласково заманивал вглубь. Туннели расширялись, передвигаться по ним становилось все легче, а на пути встречалось меньше препятствий. Я всегда отличался богатым воображением, особенно в пропитанных темнотой и страхом местах с кровавым прошлым. Мне перемены не принесли облегчения, — наоборот, от них мурашки по коже бежали. Но что я мог сказать Джону? Что хочу вернуться? Не было иного выбора, кроме как следовать за нашим проводником в надежде поскорее увидеть дневной свет и выбраться отсюда.

Несмотря на чувствительность к таким местам, я вовсе не трус. Обычно я чувствую себя неуютно в старых церквях и древних домах с историей, но быстро встряхиваюсь и беру себя в руки. Однако здесь гнетущая атмосфера сгустилась настолько и в воздухе повис такой черный ужас, что хотелось бежать отсюда куда глаза глядят и послать к черту статью и деньги, в которых я так нуждался. Чем ближе мы подходили к центру строения, тем сильнее становился эмоциональный стресс, и мне казалось, что я вот-вот начну задыхаться. Наконец я не выдержал и закричал:

— Джон!

— Что? — раздраженно повернулся он.

— Я... Мне надо наружу...

В темноте один из полицейских стиснул мою руку. Я принял его жест за одобрение. Он тоже хотел вернуться, но боялся начальника сильнее, чем любых призраков. По силе ухвативших меня пальцев я догадался, что это монгол.

— Ни за что, — отрезал Джон. — Что с тобой такое?

— Мне больно, — ответил я. — Боль в груди.

Джон протиснулся ко мне и отодвинул меня к стенке туннеля.

— Я знал, что не стоит тебя брать. Согласился только ради Шины — она думает, что в тебе еще что-то осталось. А теперь приди в себя! Я знаю, что с тобой, — мурашки по коже. Это обычная клаустрофобия, и все. Возьми себя в руки! Ты пугаешь моих мальчишек своей чепухой.

— Мне больно, — повторил я, но он не повелся.

— Чушь! Шине будет стыдно за тебя. Бог знает, что она вообще в тебе нашла...

На секунду весь страх вытеснила разлившаяся по венам ярость. Да как посмел этот толстокожий, наглый полицейский говорить о моей жене! Я не мог отрицать, что ее чувства ко мне изменились с начала нашего знакомства, но когда-то она любила меня всей душой, и только гнилостная, поверхностная жизнь в колонии разъела ее любовь. Манекены, люди с пластиковыми лицами, разлагали нас изнутри. Раньше Шина была счастливой женщиной, полной энергии, энтузиазма и цвета. Теперь она горькая и мелочная, как и я сам, — такими нас сделали тщеславные гвайло, с которыми мы общались и в которых постепенно превратились сами. Деньги, романы и недовольство соседями стали главными приоритетами нашей жизни.

— Не трогай Шину! — От злости у меня перехватывало горло. — Ты ничего не знаешь о начале нашего брака!

Спикмен наградил меня полным отвращения взглядом и опять занял место во главе процессии. На развилках сутулый Санг Лау показывал нужное направление. Время от времени худой полицейский, к которому перешел мегафон, выкрикивал что-то на кантонском диалекте, но его голос тут же терялся в плотном воздухе. Вдобавок к снедающей меня тревоге я чувствовал себя глубоко несчастным, потому что выдал свои внутренние страхи человеку, которого начинал недолюбливать. Что-то беспокоило меня и вдруг выплыло на поверхность сознания.

«Бог знает, что она вообще в тебе нашла».

Понимание смысла его высказывания чуть не сбило меня с ног. Поначалу я мог лишь обсасывать эту идею в уме, но она быстро вытеснила все другие мысли. Я повторял наш разговор, пытаясь найти ему другое объяснение, но тщетно.

Я больше не мог молчать — было необходимо высказаться. Я остановился и, не обращая внимания на наших спутников, заорал:

— Сволочь, Спикмен! Ты спишь с моей женой, так ведь?

Он повернулся и молча уставился на меня.

— Ты сволочь! — повторил я. Слова душили меня. — Ты же — мой друг.

— Я никогда не был твоим другом, — с отвращением ответил он.

— Ты хотел, чтобы я узнал! И хотел сказать мне это именно здесь!

Спикмен знал, что в таких местах я чувствую себя неуютно и преимущество будет на его стороне. Я оказался не в своей тарелке и не имел такого, как он, опыта в подобных передрягах. За последние месяцы он уже несколько раз заходил сюда, привык к темноте и тесным, лишенным воздуха коридорам Застенного города. Мы находились в подземном мире: меня он приводил в ужас, а Джона оставлял равнодушным.

— Идите вперед! — приказал он полицейским, не сводя с меня глаз. — Мы вас догоним.

Они беспрекословно подчинились. Джон Спикмен не тот человек, с которым были готовы спорить его подчиненные-азиаты. Когда они немного удалились и уже не могли нас расслышать, Джон сказал:

— Послушай... у нас с Шиной кое-что было.

В свете фонарика на шлеме я увидел, как дернулись его губы, и мне захотелось разбить ему рот.

— Было? То есть сейчас все кончено?

— Не совсем. Но есть ты, и ты нам мешаешь. Шина все еще чувствует обязательства перед тобой. Не понимаю почему, но ничего не могу поделать.

— Мы поговорим позже, — произнес я. — Втроем.

Я хотел пройти мимо Джона, но он загородил мне дорогу.

Через секунду меня осенило еще одно откровение, и снова я оказался к нему не готов. Наверное, Джон что-то прочел на моем лице, потому что поджал губы.

— Ты собираешься оставить меня здесь? — спокойно спросил я. — Шина не хочет уходить от меня, и ты решил от меня избавиться.

— У тебя опять разыгралась фантазия, — отрезал он. — Постарайся взять себя в руки, дружище.

— Я и так спокоен.

Джон упер руки в бедра — я очень хорошо знал эту позу гвайло. Одна ладонь лежала на рукояти револьвера. Конечно, ведь он служил в полиции и носил пистолет, но я-то нет! В любом случае я не видел смысла прибегать к силе. Джон был дюйма на четыре выше меня и на два фунта тяжелее, причем эти два фунта составляли сплошные мускулы. Мы продолжали стоять друг напротив друга, и вдруг до нас долетел крик, от которого у меня внутренности превратились в желе.

За пронзительным воплем последовал какой-то шорох, и вскоре в свет наших лампочек выскочил один из полицейских.

— Сэр, пойдемте быстрее, — выдохнул он. — Наш проводник...

На время мы забыли о ссоре и заторопились вперед, ко второму полицейскому. В пяти футах от него стоял наш проводник. Фонарик на его шлеме выключился, и по непонятной причине он стоял на носочках, безвольно свесив руки по швам. Джон шагнул вперед, я не отставал. Может, он и хотел избавиться от меня, но я не отойду от него ни на шаг.

От представшей в свете фонарика картины я поперхнулся и поспешно отступил назад.

Судя по всему, прямо над головой проводника с потолка обвалился брус и разбил лампу на его каске. Будь это все, проводник отделался бы синяком или сломанным носом. Но брус оканчивался острым загнутым гвоздем — именно он и держал его сейчас на ногах. Гвоздь вошел в правый глаз Санг Лау и через него — дальше в мозг. Проводник свисал с этого крюка, а по носу текла кровь и заливала его белые теннисные туфли.

— Господи Иисусе! — выдавил я.

Я не святотатствовал и не ругался. Я вознес молитву: молился за нас, потерявшихся в темном, враждебном мире, и за Санг Лау. Бедолага! Жизнь только начала поворачиваться к нему лицом; он едва успел выбраться из Застенного города, и тут кирпич, цемент и дерево настигли его. Санг Лау был одним из безмолвных миллионов — тех, кто ищет лучшей доли и пытается выбраться из ужасных условий, найти свое место под солнцем. Но все напрасно...

Джон Спикмен снял нашего проводника с крюка и положил тело на пол. Проверил для формальности пульс и отрицательно покачал головой. Надо отдать ему должное, голос Джона оставался спокойным и уверенным, будто он по-прежнему контролировал ситуацию.

— Надо вынести его наружу, — сказал он своим полицейским. — Берите его за голову и за ноги.

Шаркая ногами, полицейские нехотя двинулись исполнять приказ. Тот, который был помоложе, так трясся, что сразу уронил ноги трупа, и ему пришлось снова поднимать их под гневным взглядом Джона.

— И кто теперь покажет нам выход? — спросил я.

— Я!

— Ты знаешь, куда идти?

— Мы рядом с центром, дружище. Не важно, в какую сторону мы пойдем, главное — идти прямо.

Легче сказать, чем сделать. Как идти по прямой, если проходы заворачивают, поднимаются, опускаются и разветвляются? Но я промолчал — не хотел пугать полицейских. Если мы хотим выбраться отсюда, надо сохранять спокойствие. И нас здесь не бросят. Наступит ночь, и на поиски отправят спасателей.

Ночь... Я с трудом подавил дрожь, и мы двинулись к сердцу чудовищного строения.

***
Семь месяцев назад Британия и Китай пришли к соглашению, что Гонконг будет возвращен родной стране в 1997 году. Тогда же было решено расчистить и снести Застенный город и переселить его обитателей. На этом месте хотели разбить парк.

Застенный город располагался посередине Цзюлуна, на материке. Когда-то давно там обитали маньчжуры и поселение было огорожено стенами, но японские завоеватели растащили камни для строительства своих домов. Тем не менее район продолжали называть Застенным городом. Маньчжуры использовали его в качестве форта для обороны от британцев. Но позднее англичан пустили на полуостров, и в Застенном городе поселились китайские чиновники, в обязанности которых входили доклады Пекину о деятельности гвайло. В конце концов он превратился в архитектурный кошмар, настоящие трущобы. Этот район игнорировали и отказывались патрулировать британцы, Пекин его тоже официально не признавал. Очень быстро Застенный город стал вне закона и получил новое имя — «Запретное место». Там продолжали практику врачи без лицензии и процветали все виды пороков. Молодежные банды и Триада раскрашивали его стены кровью. Он стал символом смерти и домом для тысяч призраков.

Мы два часа пробирались по наполненным гнилыми запахами туннелям, перелезали через кучи грязи и мусора и совершенно выдохлись. Я расцарапал колени, а в моих волосах роились стаи насекомых. Говорили, что в этих проходах живут пауки и даже змеи. И уж наверняка — вши, москиты и прочие мелкие кусачие твари. Но это еще полбеды: отовсюду торчали осколки металла, ржавые гвозди, а с потолка свисали обрывки проводов. Маленький кантонец наступил на гвоздь и проткнул насквозь ступню. Теперь он хромал и тихонько постанывал — понимал, что если вскоре не получит медицинскую помощь, заражение крови неминуемо. Я жалел молодого человека, который в обычной жизни, скорее всего, хорошо справлялся со своими обязанностями. Он служил закону в одном из самых густонаселенных городов мира, и я часто наблюдал, как люди его склада грамотно (и зачастую — мирно) разбираются с самыми отвратительными ситуациями. Но здесь не помогут ни знаки дорожного движения, ни переговоры, ни даже оружие. Кантонец показался мне знакомым. На его лице виднелись шрамы — блестящие участки кожи, следы пластической операции. Я попытался припомнить, где его видел, но в голове стоял туман.

Тело проводника мы несли по очереди. Когда я заставил себя прикоснуться к нему и поборол брезгливость, эта обязанность перестала меня смущать. А вот вес трупа удивил: я не думал, что человек может быть таким тяжелым. Уже через десять минут руки просто выворачивались из суставов. Сначала я нес ноги и решил, что нести голову легче. Я предложил поменяться и обнаружил, что голова в два раза тяжелее. Неплохой повод для ненависти к покойному!

***
Через четыре часа мое терпение лопнуло.

— Я отказываюсь его таскать! — заявил я полицейскому, который собирался увести мою жену. — Если вы хотите вынести тело наружу, тащите его сами. Ты тут — начальник, так что делай свое дело.

— Вот как, — ответил Джон. — Устанавливаешь правила?

— Иди в задницу! Я не могу доказать, что ты хотел бросить меня здесь, но уверен в этом. И когда мы выберемся отсюда, нам предстоит серьезный разговор.

— Если мы выберемся отсюда, — пробормотал он.

— Если?

— Именно. — Джон вздохнул. — Как видишь, пока мы топчемся на месте. Будто Застенный город пытается удержать нас. Клянусь, нас заставляют ходить кругами! Мы уже давно должны были выйти.

— Но нас будут искать, — сказал я.

— Да. Кто-нибудь придет, — поддержал меня один из полицейских.

— Боюсь, что нет. Никто не знает, что мы здесь, — в голосе Джона звучало удовлетворение.

Теперь я окончательно понял, что был прав. Он собирался оставить меня в сердцевине этого забытого богом строения. На секунду я задумался: а что стало бы с полицейскими и проводником? Несомненно, что их можно было подкупить. Гонконгская полиция славилась своей коррупцией. Может, он выбрал их именно поэтому?

— Сколько у нас времени? — спросил я, возвращаясь к насущным вопросам.

— Около пяти часов. Затем начнется снос. Он запланирован на шесть утра.

Вдруг молодой полицейский издал захлебывающийся стон, и мы немедленно повернулись к нему фонариками на касках. Сперва я не мог понять, что случилось и почему он бьется в конвульсиях, сидя на полу. Джон Спикмен наклонился над ним, затем выпрямился и протянул:

— Бог ты мой... Еще один.

— Что? — закричал я. — Что с ним?

— Гвоздь длиной в шесть дюймов. Вошел в голову за ухом. Какого черта? Я не понимаю, как он мог наколоться на него.

— Может, гвоздь вылез из дерева? — спросил я.

— И что ты хочешь сказать?

— Я не знаю. Но два человека умерли в результате странных несчастных случаев, в которые трудно поверить. А ты что думаешь? Почему мы не можем выйти отсюда? Это место размером с футбольный стадион, а мы бродим здесь уже несколько часов.

Второй полицейский смотрел на своего коллегу широко распахнутыми неверящими глазами. Потом ухватил Спикмена за воротник и выпалил:

— Мы пойдем. Мы пойдем наружу.

И длинная тирада на певучем языке, из которой Джон, возможно, что-то и разобрал. Я же не понял ни слова.

Спикмен отодрал пальцы полицейского от воротника, отвернулся от него и посмотрел на труп.

— Он был хорошим полицейским, — произнес Джон. — Джимми Вонг. В прошлом году спас из пожара мальчишку — вытащил его в зубах, волоком по полу и по лестнице, потому что так обжег руки, что не мог его взять. Ты должен помнить. Ты писал про него статью.

Теперь я вспомнил. Джимми Вонг! Губернатор наградил его медалью. Полицейский гордо отдал честь забинтованной рукой. Однако сегодня он был не героем, а жертвой номер два.

— Прощай, Джимми, — сказал Джон.

Он тут же забыл о полицейском и обратился ко мне:

— Мы не сможем вынести оба тела. Придется оставить их здесь. Я...

Больше я ничего не услышал. Раздался треск, и я почувствовал, что падаю. Чуть сердце из груди не выскочило! Я приземлился на спину. Между лопаток вонзилось что-то острое и вызвало резкую боль; мне с трудом удалось вырваться. Поднявшись на ноги, я провел рукой по полу и наткнулся на тонкое острие, влажное от крови.

— Ты жив? — спросил голос сверху.

— Вроде да. Тут гвоздь.

— Что?

Мой фонарик погас, и я потерял ориентацию в пространстве. Если судить по свету ламп наверху, я пролетел около четырнадцати футов. Снова провел рукой по спине — теплая, влажная кровь, но, если не считать боли, ничего страшного со мной не происходило. Значит, легкие и другие органы не задеты, иначе я бы корчился в пыли и харкал кровью.

— Мы попробуем добраться до тебя, — сказал Джон, и свет удалился.

— Нет! — закричал я. — Не бросайте меня! Дайте мне руку. — Я потянулся к пролому. — Помогите!

Но протянутая рука повисла в воздухе. Они ушли, оставив темноту. Я лег и лежал неподвижно. Повсюду гвозди. Сердце колотилось. Я был уверен, что скоро умру. Застенный город поймал нас в ловушку, и нам из нее не выбраться. Когда-то в нем кипела жизнь, но мы украли у него душу, забрали обитавших в его стенах людей. И теперь даже скорлупу ждало уничтожение. Виноваты в этом мы — представители власти, которая распорядилась о сносе. Город явно мстил за себя. Ведь никто не любит умирать в одиночку и не хочет покидать этот мир, не оставив о себе памяти. В древнем черном сердце обнесенного стенами города маньчжуров осталось достаточно жизни, чтобы прихватить с собой пять презренных смертных, представителей закона. Стоит попробовать крови гвайло — и входишь во вкус...

Рана начала болеть, и я поднялся на затекшие ноги. Я ощупью медленно продвигался вдоль стены и осторожно делал каждый шаг. Какая-то живность разбегалась из-под ног, шелестела у лица, но я не обращал на это внимания.

Одно неверное движение — и окажешься на вертеле. В воздухе витал запах смерти и забивался в ноздри. Он пытался породить страх. Единственный способ выжить — сохранять спокойствие. Стоит запаниковать — и все кончено. Меня не покидало ощущение, что здание может убить меня в любую секунду, но растягивает удовольствие и ждет, когда я окунусь в безумие; и лишь сполна насладившись моим ужасом, оно добьет меня последним милосердным ударом.

Я на ощупь пробирался по туннелям около часа; мы оба — я и город — демонстрировали завидное терпение. Застенный город пережил столетия, что ему час-другой? Оставленное маньчжурами и Триадой наследие смерти не знало времени. Древнее зло и современное беззаконие объединили силы против чужеземца, гвайло, и зловещая тьма ухмылялась в ответ на попытки помешать ей высосать жизнь из моего тела.

Один раз под выставленной вперед ногой я не нащупал пола — впереди зияла дыра.

— Неплохо, — прошептал я. — Но мы еще не закончили.

Я хотел обойти провал, но протянутая вперед рука нащупала что-то тяжелое, висящее над дырой. Я толкнул это, и оно медленно качнулось. Нечто оказалось вторым полицейским, мускулистым северянином, — я опознал его по наплечному оружейному ремню. Джон Спикмен такого не носил. Ощупав шею трупа, я обнаружил вздувшуюся над проводами кожу, — здание повесило его.

Я уже привык к смерти, поэтому обхватил труп за талию и с его помощью перелетел через дыру. Провода выдержали. Под ногами наконец чувствовался твердый пол. Через секунду тело рухнуло — был слышен звук его падения.

Я продолжил путешествие по темным туннелям. В горле пересохло, ужасно хотелось пить. В конце концов я не выдержал и принялся слизывать текущую по стенам влагу. По вкусу она напоминала вино. Один раз я слизнул со стены таракана, тот хрустнул у меня на зубах, и я с отвращением его выплюнул. Желание выжить было единственным и непоколебимым. Меня уже ничего не волновало. Даже то, что Джон и Шина попросят меня убраться из их жизни. Я с радостью уйду. В любом случае у нас с Шиной осталось не много общего. Все мои чувства увяли...

С крыши сорвался штырь и пролетел буквально в дюйме от меня. Я громко рассмеялся. Вскоре нашел воздушную шахту с висящей внутри веревкой. Я понадеялся, что здание не даст мне упасть, и пролез по ней до дна. Меня посетила смутная идея, что, если удастся выйти на первый уровень здания, можно пробить себе путь наружу: некоторые стены были не толще картона.

Я благополучно добрался до земли и начал ощупью искать дорогу в коридорах и закоулках. И вдруг увидел свет. Я чуть не задохнулся от радости, решив, что это свет солнца. Но, к своему величайшему разочарованию, увидел перед собой каску с горящим фонариком. Я решил, что она принадлежала Джону, — кроме меня, только он еще оставался в живых.

Скоро последний раз в жизни я услышал его голос, который разносился глубоко подо мной, в переплетенных подземных проходах Застенного города. Слабый, жалкий крик о помощи... И следом — грохот падающей черепицы. Затем тишина. Я невольно содрогнулся, когда представил себе произошедшее. Здание заманило его в лабиринт под землей и перекрыло выходы. Джон Спикмен похоронен заживо, замурован в здании, которое его презирало.

Остался только я.

***
Свет последнего фонаря практически угас, и я продвигался через темноту, чувствуя себя Тезеем в лабиринте Минотавра. Правда, у меня не было указывающей дорогу Ариадны. Я ковылял по длинным туннелям, где воздух стал таким густым и влажным, что казалось, будто я попал в паровую баню. Полз по проходам не шире шкафчика под раковиной. Меня обгоняли пауки и крысы, окутывала паутина. Я пробивал себе путь сквозь прогнившие и тонкие стены, которые рассыпались от удара кулаком. Я перебирался через сломанные опоры, кучи мусора и грязного тряпья, украшая себя царапинами и незваными пассажирами...

Давно стало понятно, что здание смеется надо мной. Оно водило меня по кругу и играло со мной, как с подопытной крысой в лабиринте. Я слышал, как оно двигается, с треском и кряканьем перестраивается, чтобы не дать мне найти внешнюю стену. Один раз я наступил на что-то мягкое. Это могла быть рука — рука Джона, которую он быстро отдернул. Или одно из животных Застенного города — змея или крыса. В любом случае оно было живым.

Порой меня охватывало такое отчаяние, что хотелось просто лечь и раствориться в смерти. Как это делал член древнего племени, который терял надежду и поворачивался лицом к стене. Иногда я злился и кричал на коварный город до хрипоты. Или в приступе бессмысленного буйства хватал первую попавшуюся под руку вещь и пытался убить мучителя, рискуя, что здание обрушится мне на голову.

А один раз я прошептал в темноту:

— Я буду твоим рабом. Скажи мне, что сделать, и я совершу любое преступление. Отпусти меня, и я обещаю выполнять все твои желания. Скажи, что сделать...

А город смеялся надо мной, пока я не понял, что схожу с ума.

В конце концов я начал петь вслух. Не для того, чтобы поддержать бодрость духа, как положено храбрецам, а просто потому, что начал погружаться в безумный мир, где реальность отступает перед фантазиями. Мне казалось, что я дома готовлю кофе, мурлыча приятный мотивчик: поставил чайник, насыпал в чашку растворимый кофе и сахар, налил молока. В глубине сознания я понимал, что уютная сценка — всего лишь мечта, но был убежден, что не могу оказаться запертым в чреве зловещего города, где меня ждет смерть в темных коридорах.

И вдруг ко мне рывком вернулся разум.

***
Я совершенно не помню последовательность событий, которые произошли в следующие несколько минут. С большим трудом мне удалось предположить, что именно случилось. Я отчетливо помню первые мгновения: меня накрыл оглушительный грохот, а здание покачнулось и вздрогнуло, как при землетрясении. Затем я упал на пол, причем мне хватило ума надеть на голову каску. Последовал второй (как я узнал позже) взрыв. Вокруг дождем осыпалось здание: мне на голову падали кирпичи и отскакивали от каски. Думаю, я не получил серьезных травм только потому, что нищие строители использовали самые дешевые материалы. Кирпичи они делали из толченого кокса, пористые и легкие.

В стене передо мной появилась дыра; сквозь нее бил ослепительный дневной свет. Я мгновенно вскочил на ноги и бросился к ней. Из стен, из пола, повсюду торчали гвозди — они цепляли и кусали меня, словно острые звериные клыки. С потолка сыпались железные балки. И со всех сторон летели кирпичи и черепица. Из десятков царапин и ран текла кровь...

Я ринулся в дыру и приземлился в пыль снаружи. Там меня заметили рабочие, и один из них рисковал жизнью, чтобы оттащить меня подальше от рушащегося здания. Потом меня отвезли в больницу, где врачи обнаружили сломанную руку и множество порезов — некоторые довольно глубокие.

Я плохо помню, что произошло в конце. Картину спасения из Застенного города мне удалось составить из рассказов очевидцев, обрывков собственных воспоминаний и кошмаров. Мне она кажется весьма правдивой.

Безусловно, я никому не рассказывал, что на самом деле произошло внутри, — эти записи хранятся в безопасном месте и будут опубликованы только после моей смерти. Даже если их кому-то показать, они сочувственно поцокают языком, спишут все на психологическую травму и отправят меня к психиатру. Однажды я попытался все рассказать Шине, но быстро понял, что история ее тревожит, поспешно пробормотал: «Представляешь, какие шутки играет воображение в таких местах!» — и никогда больше к этой теме не возвращался.

Я успел сообщить рабочим о Джоне. Сказал, что он еще может быть жив под завалами. Они немедленно прекратили снос и разослали поисковые группы, но сумели найти только тела проводника и полицейских. Джона больше никто и никогда не видел. Все поисковые группы благополучно вернулись наружу, и я засомневался, что мой рассудок в порядке. Но раны и трупы моих компаньонов были серьезным тому доказательством.

Не знаю... Сейчас я могу лишь опираться на свои воспоминания. Полиции я сказал (и упорно придерживался этой версии), что потерялся, когда все участники группы еще были живы. Иначе как объяснить две смерти от гвоздей и непонятное повешение? Это я оставил на их усмотрение. Только сказал, что слышал последний крик Джона, а это — чистая правда. Мне абсолютно все равно, поверила полиция моим словам или нет. Я выбрался из проклятой дыры! Больше меня ничего не заботит.

Шина? С момента происшествия прошло семь месяцев. И только вчера я набрался смелости и обвинил ее в связях с Джоном. Она выглядела такой потрясенной и отрицала так яростно, что мне пришлось признать — между ними ничего не было. Я собирался заявить, что Джон признался во всем, но меня посетили сомнения. Правда ли он признался? Намекнул на что-то; вероятно, просто хотел меня разозлить. Может, страх, разбуженный ревностью, все домыслил за меня? Сказать по правде, я уже точно не помню, и мне тяжело жить с такой виной. Понимаете, когда меня спросили, где я слышал последний крик Джона, я указал место... Ну, мне кажется, я сказал, что надо раскапывать участок... В любом случае его не нашли, что неудивительно, потому что я... Ладно, сейчас не время для чистосердечных признаний.

Джон все еще там, господи! Меня не отпускает ужасное подозрение, что подземные руины Застенного города нашли способ поддерживать в нем жизнь — немного воды, крысы и тараканы. Голодающий будет есть даже землю. Может, он все еще там, в какой-нибудь глубокой нише? Что за ужасная, медленная пытка — держать в могиле живого человека? Хотя вполне в духе зловещего Застенного города маньчжуров.

Иногда по ночам, когда меня посещает прилив смелости, я иду в парк и прислушиваюсь — жду доносящихся из подземной тюрьмы приглушенных криков и просьб о помощи.

Порой мне кажется, что я их слышу...

 

Гарри Килворт

[NoOneName 1,931]

Рыночная экономика не работает

[Онанист 5]

В 03.01.2018 в 00:09, NoOneName сказал:

Рыночная экономика не работает

Согласен!