Не рано ли хоронить могильщика?

[Гессенский стрелок 1,075]

 

Для удобства мы изложим центральную идею того раздела книги «Есть ли будущее у капитализма», который принадлежит профессору Пенсильванского университета Р. Коллинзу и называется «Средний класс без работы», в пересказе Г. Дерлугьяна. В этом Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть скрытое содержимое.      Г. Дерлугьян, который и задумал эту уникальную книгу, излагает ее центральные идеи (как свои собственные, так и своих соавторов) иногда даже лучше, чем они были изложены в книге. Так вот, Георгий Дерлугьян излагает основные мысли Рэндалла Коллинза следующим образом:

«Рэндалл Коллинз предложил просто посчитать: сколько рабочих мест и профессий отпадает в связи с появлением Интернета и микрокомпьютеров. Например, исчезают рабочие места в банковской сфере, вы больше не имеете дело с кассиром. Быстро уходят в прошлое бюро путешествий — вы заказываете наиболее дешевые билеты через Интернет. Посмотрите, что происходит с книжными магазинами. И, наконец, огромное количество нижнего и среднего управленческого персонала, мелких менеджеров оказываются тоже ненужными, потому что с помощью компьютерных баз данных, а в скором времени и искусственного интеллекта, можно управлять гипермаркетами, аэропортами, городским движением транспорта.

Это в чем-то скучная и рутинная работа, от которой человек избавляется.

Но Коллинз ставил вопрос очень прагматически и просто. Кто будет платить людям зарплату за то, что они будут заниматься чем-то другим? И что произойдет с западными демократиями, когда 50, 60, 70% выпускников университетов не смогут найти применение своим дипломам? Это уже сейчас имеет место во многих странах Запада на уровне пока 15-20%1. А что будет через 20-30 лет?»2.

Первое, что бросается в глаза при чтении этого текста, это то, что, как минимум, Г. Дерлугьян, имеет весьма упрощенное представление об информационных технологиях. Такое слово как «микрокомпьютер» (в 70-80-е годы ХХ века этим словом обозначали машины, выполненные на основе микропроцессоров) исчезло из обихода специалистов еще в прошлом столетии, притом, до появления Интернет. Потом оно появилось снова, но означает теперь уже нечто совершенно иное — как правило, электронные системы управления, встраиваемые в некомпьютерные устройства (напр., стиральные машины, автомобили и т. п.). Возможно, что речь здесь идет о так называемом «интернете вещей», но он пока очень мало покушается на рабочие места. В любом случае, выражение «с появлением Интернета и микрокомпьютеров» выдает человека, не слишком глубоко знакомого с компьютерными технологиями. Это же касается и терминов «базы данных» и «искусственный интеллект». Последний термин, похоже, употребляется в том значении, в котором его употребляли в прошлом столетии в плохих научно-фантастических романах. Иначе сложно понять, почему об искусственном интеллекте пишется «а в скором времени» (это уже не Дерлугьян, а сам Коллинз). В реальности искусственный интеллект, если понимать под ним способность так называемых «интеллектуальных систем» выполнять действия, имитирующие действия человека, используется для управления гипермаркетами, аэропортами и городским движением транспорта уже около полстолетия. Но до Р. Коллинза никому пока в голову не приходило ожидать, что появление на улицах светофоров вместо регулировщиков или использование автоматизированных информационных систем для продажи билетов (В СССР первая такая система Сирена-1 появилась в 1972 году, в США — еще раньше, но не общегосударственная) может как-то поколебать основы капитализма. Что же касается «баз данных», то с их помощью можно управлять аэропортом или гипермаркетом не больше, чем с помощью книг и картотек, хранящихся в самых обычных библиотеках. Притом, иногда для «набивания» тех же самых баз данных нужно гораздо больше людей, чем освободится при использовании компьютеров для потребностей управления объектом. И это не говоря уж о том, что нужно будет нанять программистов для написания программ, которые будут обращаться к вашим базам данных.

Собственно, все написанное в предыдущем абзаце можно было бы считать мелкими придирками. В конце концов, социологи не обязаны разбираться в тонкостях компьютерной терминологии, да и не играют эти погрешности в концепции Рендалла Коллинза. В концепции Рендалла Коллинза, может, и не играют, но слишком уж модно стало сейчас среди социологов выстраивать фундаменты для своих концепций, используя в качестве строительного материала термины из области информационных технологий, при этом не давая себе труда даже узнать, что, собственно, эти термины значат. Будучи обученными манипулировать терминами, социологи так искусно вплетают их в кружева других терминов, нередко тоже ничего не означающих, что даже специалисты в области ІТ, прочитав их в популярных статьях по социологии, перестают догадываться, что автор текста просто не вполне понимает, о чем он пишет.

Спойлер

 

Что же касается собственно Коллинза, то его проблема не столько в непонимании употребляемых им терминов из области компьютерных наук, сколько в том, что он не удосужился произвести или найти в готовом виде соответствующие экономические расчеты, прежде чем рассуждать «сколько рабочих мест и профессий отпадает в связи с появлением Интернета и микрокомпьютеров»

Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть скрытое содержимое. Он, надо полагать, пользовался материалами вот такого типа:

«В Японии стартует программа по постепенной замене выходящих на пенсию фермеров на роботов и беспилотную сельскохозяйственную технику …Япония планирует потратить 4 млрд иен ($ 37 млн) за год, чтобы внедрить роботов на фермы и помочь в разработке 20 различных типов роботов, в том числе таких, которые отделяли бы перезрелые персики от свежих при уборке урожая… Крупнейший в Японии производитель сельскохозяйственной техники Kubota Corp. уже разработал свой первый прототип автономного трактора, который можно использовать на рисовых полях»3.
Если учесть, что фермеров в Японии около 3 млн., а даже один автономный трактор обойдется никак не меньше, чем в 10 тыс. долларов (при этом нужно помнить, что и самый совершенный автономный трактор может делать далеко не все, что делает фермер), то несложно посчитать, сколько столетий понадобится, чтобы с такими темпами инвестиций в роботизацию (чуть более десяти долларов на каждого фермера в год) заменить всех японских фермеров.

А ведь отнюдь не японские фермеры являются основными производителями сельхозпродукции в мире. Основные же производители сельхозпродукции работают совсем другими методами. Так, на первом месте в мире по объему производства продовольствия находится Китай, который в последние годы ежегодно производит более 500 млн тонн продуктов питания, обеспечивая 22 % населения планеты. Так вот, в Китае не только не идет речь о замене всех крестьян роботами, а 40% работ по вспашке, посеву и сбору урожая производятся вручную4.

Разумеется, что в США, которые со своими 490 миллионами тонн продовольствия в год занимают второе место, ситуация с механизацией будет получше — там в сельскохозяйственном производстве занято всего около 2% населения, но именно по этой причине никакая роботизация здесь уже ничего серьезно поменять не может в интересующем нас вопросе — даже самый ничтожный кризис выбрасывает обычно в ряды безработных гораздо больший процент от общего количества работающих.

Но главное — другое. Высокий уровень механизации сельского хозяйства США полностью компенсируется положением в Индии, которая производит более 230 млн тонн продовольствия в год нередко теми же способами, что и тысячу лет назад. Достаточно сказать, что в большинстве населенных пунктов Индии нет электричества. Натуральное и полунатуральное хозяйство соседствует здесь с достаточно передовыми капиталистическими предприятиями, но до вытеснения людей роботами там еще ох как далеко! А если учесть, что в индийском сельском хозяйстве занято около 60% из более чем миллиардного населения Индии, то несложно понять, что проблему вытеснения людей роботами в области сельскохозяйственного производства вообще сложно считать такой уж актуальной.

Если же рассматривать мир в целом, то здесь вообще еще очень рано говорить о проблемах замещения промышленных рабочих автоматами, поскольку здесь еще далеко не закончился, а, напротив, находится в самом разгаре, процесс втягивания в промышленность крестьянского населения.

Все рассказы о том, что в развитых странах в с/х занято по 3-4 процента населения, а по 60-70% занято в сфере обслуживания, бледнеют на фоне 50 процентов занятых в сельском хозяйстве в Китае и 67% в Индии. Потому, что эти самые 50 и 67% количественно представляют собой гораздо большее количество людей, чем все население богатых капиталистических стран вместе взятое.

И касается это не только сельского хозяйства. Вот, к примеру, такой материал:
«Эксперимент под названием «Робот заменяет Человека» правительство Китая в прошлом году запустило в китайском промышленном городе Дунгуань: 505 дунгуаньских заводов инвестировали 4,2 млрд. юаней в то, чтобы к 2016 году заменить 30 000 рабочих на роботов.

В июле газета People Daily сообщила5 об ошеломительном успехе компании по производству деталей для сотовых телефонов Changying Precision Technology. На ее заводе 650 сотрудников были заменены на 60 роботов. Работая 25 часов в сутки семь дней в неделю, роботы произвели в три раза больше деталей, и сделали это гораздо качественнее высококвалифицированных рабочих. Процент брака в продукции завода после автоматизации производства сократился со свыше 25% до 5%.

Сегодня на заводе Changying Precision в Дунгуане осталось лишь 60 человек персонала. К 2018 году компания планирует сократить число людей до 20, а количество роботов увеличить до 1000. Если эксперимент в Дунгуане завершится успехом, это может привести к повсеместной роботизации производств, и счет уволенных людей пойдет на миллионы»6.

Поскольку данных о результатах этого эксперимента найти не удалось, давайте, допустим, что успешно закончился не только эксперимент на заводе Changying Precision в Дунгуане, но и уволены все запланированных тридцать тысяч человек на 505 дунгуанских заводах. Соответственно, эти заводы начали выпускать в три раза больше продукции. Но для этого им понадобится в три раза больше сырья, а работы в отраслях, где их добывают и производят первичную обработку, пока выполняют отнюдь не роботы. Значит, там придется нанимать дополнительных рабочих. И если их понадобится не 30 тысяч, а несколько меньше (в действительности же их, скорее всего, понадобится больше, поскольку степень автоматизации в добывающих отраслях, как правило, ниже, чем на этапах конечной обработки), то придется нанять новых работников, для того, чтобы «впаривать» дополнительные изделия покупателю. И это будет далеко не только сфера рекламы. Сотни тысяч людей будут простаивать днями на базарах России, Украины и других постсоветских стран для того, чтобы продать дополнительные изделия дуангунских суперрроботизированных предприятий.

И даже там, где базары уже вытеснены самыми супертехнологичными супермаркетами, не все так просто. Не нужно быть очень большим социологом, чтобы заметить, что управление гипермаркетами с помощью искусственного интеллекта оборачивается тем, что в дополнение к интернет-гипермаркету нужно иметь десятки, а то и сотни курьеров или пользоваться услугами фирм доставки, которые давно воплотили в действительность фантазии Хлестакова. Помните «И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры курьеры… можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров!»

К сожалению, у нас нет никаких цифр по этому поводу, но очень сложно представить, что для того, чтобы заменить одного кассира, который в обычном гипермаркете обслуживает в среднем, допустим, 1 покупателя в минуту, понадобится меньше курьеров в интернет-гипермаркете.

Но все это не так уж важно. Допустим, что, как пишется в статье, счет уволенных в китайской промышленности пошел на миллионы. Скорее всего, этого просто никто не заметил бы, поскольку каждый год количество работников на китайских предприятиях увеличивается на десятки миллионов. Так, в 2000-е годы количество занятых в городах росло ежегодно на 24 млн. человек7.

Да и вообще, было бы странно, если бы количество работающих не увеличивалось, но при этом производство росло. Интересно, куда бы тогда девалось произведенное. Ведь его, кроме всего прочего, нужно не просто так отдать, а продать за деньги. Если же на увеличенное в три раза количество произведенных товаров не найдется соответствующего платежесплособного спроса, то это очень продуктивное производство придется закрыть. Закрыть, получается, именно по причине его слишком высокой продуктивности. Ведь роботы уничтожат не только миллионы рабочих мест, но и миллионы зарплат, на которые могли быть куплены произведенные продукты — здесь Коллинз абсолютно прав.

Экономить же на зарплате рабочих — это отличная идея для каждого отдельного капиталиста, но очень плохая идея не только для класса капиталистов в целом, но даже для более или менее крупных сегментов рынка. И не только потому, что уменьшение заработной платы автоматически означает уменьшение платежеспособного спроса и тем самым подготавливает кризис перепроизводства, но еще и потому, что единственным источником прибавочной стоимости служит живой труд. Конечно, прибавочная стоимость образуется из неоплаченной части рабочего времени, то есть, из экономии на заработной плате, но если не будет заработной платы, то и экономить будет не на чем. Ровно с таким же успехом капиталист мог бы пытаться экономить на затратах на средства производства тем, что отказался бы вовсе от их покупки. Экономия и в самом деле получилась бы, но, увы, одноразовая.

Капиталистическое производство даже без безработных обойтись не может. Как же оно обойдется без рабочих?

Могут возразить, что китайская промышленность работает в основном на экспорт, поэтому производство здесь спокойно может расти за счет платежеспособного спроса в западных странах. Для того, чтобы разобраться в этом вопросе, мы здесь временно отвлечемся от того, что фактически с начала кризиса 2008 года Китай вынужден во многом переориентироваться на внутренний рынок. Но мы никак не можем отвлечься от того факта, что само наличие быстрорастущего производства в Китае связано в основном с переносом его из западных стран. Притом причиной переноса послужило именно стремление сэкономить на заработной плате, которая у западных рабочих, по мнению владельцев капитала, была слишком высока. Если же вспомнить, что глава, написанная Коллинзом, называется «Средний класс без работы», и в ней он доказывает наличие тенденции и к сокращению среднего класса, а это значит — и его доходов, то тогда вообще остается загадкой, кому можно продать постоянно увеличивающееся количество товаров.

Все эти мечты и опасения насчет того, что машины полностью вытеснят рабочих (или, в данном случае — средний класс) базируются на совершенно превратном представлении о природе капиталистического производства. Представляется, что при капитализме, как и при феодализме, рабовладении или первобытном строе, производятся предметы потребления. Производство последних, кстати, очень даже просто можно автоматизировать практически без остатка, притом уже достаточно давно. Но в том то все и дело, что целью капиталистического производства является отнюдь не удовлетворение человеческих потребностей, а постоянное самовозрастание стоимости, которое выражается в отмеченном Валлерстайном в качестве ключевого признака капитализма «стремлении к бесконечному накоплению капитала — накоплению капитала ради накопления капитала»8. В этом смысле формула «деньги делают деньги» отражает суть дела куда лучше, чем наивные представления о том, что капиталистическое производство является производством ради потребления. Удовлетворение человеческих потребностей — не цель капиталистического производства, а только средство для ее достижения. В том смысле, что заставить людей работать на самовозрастание капитала нельзя иначе, как только поставив их в такие условия, когда средства к жизни они могут получить только в обмен на предоставление своей способности к труду в распоряжение собственников условий труда.

Р. Коллинз пишет, что в основу своей теории он положил мысль Маркса о технологическом замещении рабочих, при этом сознательно абстрагировался от остальных сторон учения Маркса, в том числе от трудовой теории стоимости9. Нужно заметить, что трудовая теория стоимости не принадлежит Марксу, точно так же, как и мысль о технологическом замещении рабочих. Маркс открыл источник прибавочной стоимости, а трудовую теорию стоимости, как известно, открыли представители классической политической экономии, критикой которой является Марксов «Капитал». Глашатаем идеи «технологического замещения рабочих» был Э. Юр., которого Маркс тоже критиковал, указывая, что если воспеваемая Э. Юром автоматическая фабрика и является адекватной формой существования основного капитала, то отсюда отнюдь «не следует, что подчинение капиталистическому общественному отношению является для применения системы машин наиболее адекватным и наилучшим общественным производственным отношением»10.

И нам представляется, что от этих двух идей марксизма уважаемому профессору Коллинзу как раз абстрагироваться не стоило. Хотя бы потому, что на самом деле при капитализме действует не одна, а, как минимум, две противоположные тенденции в отношении замещения рабочих машинами. Или, если хотите, тенденция к замещению рабочих машинами, реализуется отнюдь не «прямолинейно и равномерно».

Попробуем это показать. Коллинз начинает свою главу словами:

«Долгосрочная структурная слабина в капитализме … — это техническое замещение человеческого труда машинами, к чему ведет компьютеризация и распространение информационных технологий в последние двадцать лет. Сейчас этот процесс ускоряется и уже угрожает существованию среднего класса»11.

Мы здесь оставим в стороне вопрос, почему автор считает, что компьютеризация и распространение информационных технологий имеют место именно последние двадцать лет, если до начала 90-х годов мир успел пережить целых две так называемых «зимы искусственного интеллекта»12, а интенсивнейшая автоматизация производства началась еще в 60-е годы, а к 90-м уже можно было говорить о том, что начали преобладать противоположные тенденции — вытеснения автоматизированных линий дешевой рабочей силой, о чем очевидно свидетельствует хотя бы массовый перенос производства из западных стран в страны с более дешевой рабочей силой. Но об этом мы поговорим несколько позже.

Сейчас пока обратим внимание на тот факт, что мысль о том, что роботы вскоре заменят людей, отнюдь не является само собой разумеющейся, как это представляет Р. Колинз, который утверждает, что компьютеры «с самого своего появления сокращали сферы применения человеческого труда и не могли возместить многочисленные потери рабочих мест»13. К сожалению, он не привел никаких аргументов в пользу этого положения.

В то же время, например, в 2014 году было проведено исследование, в ходе которого было опрошено 1896 экономистов и технических специалистов самого разного профиля14. Так вот, мнения их разделились пополам. Точнее, 52 процента из них уверены, что к 2025 году внедрение новых технологий создаст больше рабочих мест, чем вытеснит, а 48% считают, что сокращено рабочих мест будет больше, чем создано.

Кто из них прав, мы сейчас гадать не будем. Вместо этого посмотрим на то, что было в прошлом. Для анализа возьмем ту сферу, где информатизация проводилась наиболее интенсивно — то есть сферу государственного управления. Для того, чтобы наш пример был более показательным, мы сравним положение в этой сфере в СССР и в современной Украине. Конечно, нельзя говорить, что в Советском Союзе информационные технологии вообще не использовались, но, во-первых, Коллинз, скорее всего, уверен, что таки не использовались, а во-вторых, те информационные технологии, которые использовались в СССР в сфере государственного управления, почти не имеют отношения к тому, что используется сейчас, поэтому мы спокойно можем считать, что их не было вовсе.

Так вот, максимальная численность аппарата управления в Советском Союзе была зафиксирована в 1985 году и составляла она 73 госслужащих на 10 тыс. человек. Нужно заметить, что в это соотношение включены и работники органов управления кооперативных и общественных организаций, работники сферы страхования и финансов, которые, разумеется, не учитываются в качестве госчиновников сегодня. Так вот, после интенсивнейшей компьютеризации, на начало 2015 года в Украине насчитывалось около 300 тыс. государственных служащих и около 100 тыс. должностных лиц местного самоуправления, то есть в расчете на 10 тыс. населения их количество приближается к 100.

Интересно, что численность бюрократии на Украине очень скромная по сравнению с таковой в развитых демократических странах. В Германии, США, Японии, Испании, Израиле, точно так же, как и в России, эта цифра составляет 100-110 чиновников на 10 тыс. населения, а в скандинавских странах и Канаде в 2-3 раза больше. Заметьте, чем богаче страны (скорее всего, это означает и то, что уровень использования информационных технологий у них выше и сами технологии совершеннее), тем количество людей, занятых в управлении больше. То есть, в действительности мы имеем нечто ровно противоположное тому, что проистекает из теории Рэндалла.

Конечно, хотя проанализированная область и весьма характерна, но она отнюдь не исчерпывает вопрос о том, вытесняют ли роботы людей на рынке труда в целом или, напротив везде будет происходить нечто подобное тому, что происходит в сфере управления. Тем более, что тот факт, что внедрение компьютеров в сферу государственного управления сопровождается ростом числа занятых в этой сфере, вовсе не означает, что между этими явлениями существует причинно-следственная связь. Этот факт говорит только о том, что информатизация сама по себе не приводит к сокращению количества работающих в данной сфере.

Что же касается рынка труда в целом, то там мы еще меньше можем надеяться на установление прямых причинно-следственных связей между автоматизацией и вытеснением работников. Мало того, можно утверждать определенно, что рост безработицы происходит в основном отнюдь не за счет тех стран, где вводятся роботы. Согласно докладу МОТ «Перспективы занятости и социальной защиты в мире: тенденции 2016», итоговый показатель уровня безработицы в 2015 году составил, по оценкам, 197,1 млн человек, и, согласно прогнозам, в 2016 он возрастет на 2,3 млн и составит 199,4 млн15. Но растет безработица отнюдь не за счет тех стран, где вводятся роботы. По данным этого же доклада, в развитых странах уровень безработицы снизился с 7,1 процента в 2014 году до 6,7 процента в 2015.

Кстати, если мы вернемся к Украине, то здесь очевидна тенденция отнюдь не в сторону замены рабочих роботами, а в сторону возвращения к менее квалифицированному труду.

Теперь мы с высот государственного управления спустимся под землю. В Советской Украине горная отрасль проделала эволюцию от самых примитивных форм труда, когда уголь добывался с помощью обушка и вывозился на-гора на санках с использованием человека в качестве тягловой силы, до полностью механизированной добычи и вывоза на поверхность. За последние тридцать лет мы имеем возврат к тем формам добычи, с которых начиналась эта эволюция. С началом ХХІ столетия на Донбассе стали повсеместно появляться так называемые «копанки» или «дырки», то есть самодельные шахты, в которых с помощью все того же обушка добывают уголь, вынося его на поверхность в мешках.

И если кому-то кажется, что это сугубо украинская ситуация, то он здорово ошибается. Точно таким же способом в Конго добывается колтан, который используется для изготовления элементов питания мобильных телефонов и других электронных устройств, выпускаемых в том числе и самыми известными в мире компаниями из самых что ни на есть передовых стран16.

То есть, сам технический прогресс вызывает к жизни самые отсталые формы труда и включает их в себя в качестве необходимого звена.

 

 

***

Спойлер

 

Но даже когда авторы анализируют процессы внутри богатых стран, они очень часто пропускают очевидные факты, которые никак не подтверждают теорию вытеснения ручного труда автоматами. Например, говорят о том, что очень сильно растет доля занятых в сфере обслуживания. Возможно, но разве это свидетельствует в пользу сокращения доли ручного труда? Скорее, здесь мы можем наблюдать противоположные процессы. Например, в ХХ столетии имелась стойкая тенденция к вытеснению с европейского рынка труда такой категории рабочей силы как домашняя прислуга. Можно, наверное, даже говорить о том, что свою роль в этом сыграло широкое распространение бытовой техники. Так вот, в последние десятилетия этот вид «услуг» начал бурно возрождаться.

В то время, как Рэндалл Коллинз переживает по поводу того, что компьютеризация и автоматизация вытесняет уже не только рабочих, но и средний класс, мы наблюдаем политику поощрения массовой миграции в страны ЕС не только высококвалифицированной рабочей силы (существуют десятки постоянно действующих программ по выкачке мозгов в богатые страны), но и вообще неквалифицированной, но молодой рабочей силы с Ближнего Востока. Так, например немецкие эксперты считают оптимальным для Германии прием 500 тыс. беженцев из этих стран в год. И дело не в том, что немцы добрые, а в том, что без притока беженцев у немецкой экономики будут большие проблемы.

Так директор Института немецкой экономики в Кельне профессор Хютер пишет: «Многие восточногерманские регионы через десять лет обезлюдеют, если политики не примут сейчас контрмер»17. И Германские власти стали такими гостеприимными отнюдь не вчера. К примеру, недавно на «Немецкой волне» проскочило сообщение, из которого следует, что на данный момент в Германии шесть миллионов граждан этой страны являются русскоязычными18.

Но приведу несколько мыслей Кристофа Хассельбаха из его комментария на сайте «Немецкой волны», который озаглавлен «Какие мигранты нужны Германии?». Так вот этот аналитик считает, что в мире уже давно «разгорелось соревнование за квалифицированную рабочую силу», а Германия в этом деле отстает. И дальше Хассельбах продолжает: «…в глобальной борьбе за самых умных и талантливых есть не только победители, но и проигравшие. Бедные страны теряют талантливых людей, утечка мозгов уменьшает их шансы достичь благосостояния. А богатые страны могут выбирать из целой армии относительно плохо оплачиваемых, но готовых работать кадров.

Недавно в СМИ появилось такое сообщение: в одном только британском городе Манчестере работает больше врачей из африканской страны Малави, чем в самой этой стране. Можно сомневаться в данных, но проблема налицо»19.

Кстати, Германия является далеко не самым мощным потребителем внешней рабочей силы в Европе. Ее в этом отношении обгоняет даже Польша. Так новая премьер-министр Польши Беата Шидло 19 января 2015 года заявила, что страна приняла около 1 млн. мигрантов из Украины20. Правда, она не уточнила, за какой период, и вообще, кого она имеет в виду под мигрантами. Но для нашего вопроса это не так уж и важно. Ясно, что эти люди не отдыхать приехали в Польшу. И работу они будут выполнять самую неквалифицированную. Именно они — соглашаясь на низкую оплату труда — а не роботы, вытесняют поляков из польского рынка труда. И вытесняют очень интенсивно. За последние 10 лет Польшу покинуло более 2 млн. ее граждан21. Большинство из них уехало в поисках более выскооплачиваемой работы в Германию и Великобританию.

Но и о роботизации и автоматизации в Польше украинские мигранты тоже могут кое-что рассказать. Так в селе Товмачик Ивано-Франковской области мне пришлось услышать рассказ о том, как украинские женщины работали в Польше на уборке огурцов. По междурядьям за трактором двигается большая платформа, на которой на животе лежат женщины и выбирают те плоды, которые уже созрели. Вот такой «киборг» получается. Это же удобней, чем собирать их на корточках или согнувшись. И главное, можно больше собрать. В общем, работа, что называется «не бей лежачего». И бить действительно не надо, потому что уже после одной смены такой работы грудь женщины представляет собой сплошную рану. Пересказывающая это «ноу-хау» женщина почему-то обратила внимание именно на эту сторону дела.

В этот рассказ можно и не поверить, если бы не знать, каковы обычные условия работы украинских женщин на плантациях в Польше — это когда на корточках или согнувшись. А выглядят они приблизительно так. Работа с 6.00 до 21.00. обед — 30 мин. Два перерыва на кофе по 15 минут. Готовить все это нужно самим. Никаких перекуров. Эти условия считаются даже хорошими, а не просто обычными. Так что ничего удивительного нет в том, что легко находятся и такие, которые соглашаются поработать «роботами» по уборке огурцов.

Скорее всего, Р. Колинз не слишком знаком с этими реалиями «роботизации по-европейски». Но с ними отлично знакомы сотни тысяч женщин с Западной Украины. Поэтому им будет сложно понять концепцию Р.Коллинза.

А есть еще такая тенденция, как увеличение роли в современной капиталистической экономике давно отживших экономических укладов. Притом они играют серьезную роль в функционировании самых передовых отраслей современной капиталистической экономики.

Та же добыча колтана, без которого не смогли бы работать современые гаджеты, осуществляется на основаниях, характерных наполовину для первобытного способа производства, наполовину — рабовладельческого. Примерно такая же смесь укладов царит на плантациях опиумного мака в Афганистане, или на опиумных плантациях в Латинской Америке. А прибыли от продажи наркотиков играют далеко не последнюю роль как в современных финансах, так и в современной политике.

Например, наркобарон по кличке Эль Чапо Гусман (Хоакин Гусман Лоэра) в 2013 году занял 67-е место в рейтинге самых влиятельных людей по версии журнала Forbes. По оценкам экспертов, картель Гусмана имеет прибыль более 3 млрд. долл. в год. Сами понимаете, что миллиарды долларов не держат в карманах. Они куда-то инвестируются и не исключено, что без такого рода денег современная экономика вообще не могла бы существовать.

Карл Маркс в письме к П.В. Анненкову от 28-го декабря 1846 года писал: «Прямое рабство является такой же основой нашей современной промышленности как машины, кредит и т.д. Без рабства нет хлопка, без хлопка нет современной промышленности. Рабство придало ценность колониям, колонии создали мировую торговлю, а мировая торговля — необходимое условие крупной машинной промышленности».

Но если кто-то думает, что это было очень давно, а сейчас все поменялось, то он здорово ошибается. Точнее, он ошибается наполовину, потому что сейчас ситуация действительно поменялась, вопрос только — в какую сторону.

Говорят, что за 400 лет официальной работорговли периода становления капитализма из Африки было вывезено около 12 млн. человек. Но по состоянию на начало ХХІ века, по разным оценкам, на рабских условиях в мире одновременно трудилось от 12 (данные Международной организации труда за 2006 год) до 27 млн человек (данные организации Anty-Slavery за 2002 год) и ежегодно в рабство продавалось от 600 до 700 тысяч новых несчастных. В 2014 году МОТ оценило количество рабов уже в 21 млн. человек. То есть, за 8 лет цифра выросла без малого в два раза. Если дело пойдет такими темпами, то не пришлось бы нам говорить о вытеснении свободного труда рабским, а не о вытеснении рабочих роботами.

В том же докладе МОТ говорится, что доходы от незаконного использования принудительного труда во всем мире превышают $150,2 млрд в год — втрое больше, чем считалось ранее.
Около 14,2 млн человек (68%) — работают в сельском хозяйстве, строительстве, на добыче полезных ископаемых либо домашней прислугой. Еще 2,2 млн рабов — это заключенные, принуждаемые к труду администрацией тюрем.
По оценкам МОТ, наибольшие доходы в секторе рабского труда имеют воротилы секс-индустрии. В год они зарабатывают на своих жертвах около $99 млрд, из которых $31,7 млрд приходится на страны Азиатско-Тихоокеанского региона (АТР), еще $26,2 млрд — на развитые страны, в том числе государства ЕС.

По всей видимости, самая главная проблема критикуемых нами авторов состоит в том, что они игнорируют тот факт, что современное капиталистическое производство носит всемирный характер. А в этих условиях рассуждать о тех процессах в структуре занятости, которые происходят внутри узкого круга капиталистических метрополий, не более продуктивно, чем изучать шахтерский труд, самым тщательным образом исследуя процессы, которые происходят в шахтоуправлении, в шахтной столовой, в бане, но не спускаясь под землю.

Изменения в структуре занятости в странах, которые специализируются на присвоении прибавочной стоимости, произведенной в основном за их пределами, очень мало отражают изменения в структуре труда в целом. Нередко процессы могут носить ровно противоположную направленность не только в этих двух «мирах», но и внутри каждого из них.

Например, всеобщая компьютеризация в богатых странах может становится причиной роста неграмотности, а автоматизация производства может приводить к его переносу из этой страны, где на уже ранее автоматизированных процессах будет применяться дешевый ручной труд. Не говоря уж о том, что глубоко автоматизированные процессы имеют свойство комбинироваться с самыми дикими формами ручного труда.

Причем, если мы попробуем оценить масштабы, например, роботизации количественно, то получится, что их роль в мировой экономике пока ничтожна. Как считают експерты Allied Market Research, только к 2020 году рынок промышленных роботов может достичь объема в $41 млрд.  В 2013, согласно оценке Transparency Market research (TMR), его объем составил 29 млрд22. И это очень оптимистические данные. Потому, что согласно другим оценкам в 2012 году роботов было продано всего на 8,5 млрд. долл.

Позволю себе напомнить, что доходы от использования рабского труда в сфере секс-индустрии только в развитых капиталистических странах составляют $26,2 млрд долларов. А от торговли наркотиками только легализуется ежегодно 1,5 трлн. долл. Так что роботизация — это просто невидимая капля в море капиталистической эксплуатации, которая не может в принципе оказывать никакого влияния на происходящие там процессы.

Как известно, создание одного рабочего места в развитых капиталистических странах обходится в среднем где-то около 100 тыс. долл. Если учесть, что США и Европа в сумме покупают около трети всего мирового производства роботов, то их стоимость составит чуть меньше 10 млрд. долл. Разделим эту сумму на 100 тыс. и получим 100 тыс. человек. Выходит, что столько рабочих в год могут вытеснить промышленные роботы в развитых странах, при условии, конечно, что мы не учитываем, что для обслуживания промышленных роботов тоже нужны рабочие. Теперь сравним эту цифру с цифрой в 1 млн. иммигрантов в год, которую считают оптимальной для одной только Германии ее сегодняшние власти, и тогда станет предельно ясно, насколько далекой от действительности оказывается базовая модель Коллинза.

***

До сих пор мы пробовали доказать, что предположенная Коллинзом замена живых работников роботами вполне компенсируется противоположными тенденциями — замены высокооплачиваемых западных работников хоть и менее квалифицированными, но зато намного более дешевыми работниками из бедных стран в результате вывода производства и притока мигрантов. Это был, так сказать, глобальный масштаб.

Теперь же посмотрим, как на самом деле выглядит автоматизация производства на микроуровне. В теории здесь все ясно — там, где раньше работали живые люди, теперь все операции исполняют роботы, а люди оказываются на улице. Правда, здесь необходимо маленькое уточнение — на улице окажутся именно эти люди. Но это совсем не исключает того, что роботизация не приведет, скажем, к увеличению количества рабочих мест.

Возьмем один из примеров автоматизации производства:

«За пятью гигантскими самосвалами Komatsu 930Е-4АТ грузоподъемностью 290 т, дизель-гидравлическим экскаватором PC5500, гусеничным бульдозером D475A, его колесным собратом WD900 и грейдером GD825 присматривают операторы, находящиеся в 1000 км от разреза Вест-Анджелас — в Перте», — так выглядит работа на одном из железно-рудных разрезов в Западной Австралии в описании сайта «Популярная механика»23.

Дальше говорится: «Скоро к ним добавятся четыре тепловоза-беспилотника GE Dash 9, которые будут водить составы из 230 думпкаров по 420-км ветке до морских терминалов Дампьер и Кейп-Ламберт на скорости до 80 км/ч. А конечная цель проекта — полная роботизация всех месторождений Пилбары — Хаммерсли, Хоуп-Даунс, Чаннар, Истерн-Рейндж и Меса-Джей».

В общем, фантастика, да и только. И действительно, картина не может не вызывать восхищения. Но нельзя же свое вполне законное восхищение класть в основу самых невероятных социологических теорий, согласно которым роботы вытеснят живую рабочую силу, и это обстоятельство, мол, определяет конец капитализма. Ведь в жизни не все так просто, как в теории, и уж точно не так, как в теории, построенной на основе того, что первым бросается в глаза.

Например, если мы дочитаем до конца названную заметку, то найдем следующее:

«Кстати, чилийский опыт Komatsu показал, что управление экскаватором все еще невозможно без опытного оператора в кабине, но вскоре и его место займет искусственный разум. Бульдозеры и грейдеры уже управляются дистанционно из операционного центра в Перте. Центр связан с Пилбарой дублированным оптическим кабелем и резервным спутниковым каналом. В его кондиционированных помещениях 320 операторов визуально контролируют работу всех машин через 440 мониторов».

Итак, получается, что за пятью самосвалами, одним экскаватором, двумя бульдозерами и грейдером присматривают 320 операторов. Притом, в кабине экскаватора тоже находится «опытный оператор».

Разумеется, что далеко не везде автоматизация дает такое странное «сокращение», иначе ее невыгодно было бы вводить24. Но и игнорировать такого рода парадоксы вряд ли стоит.

Но даже если мы отвлечемся от такого рода примеров и даже не будем принимать во внимание, что вытеснение рабочих вследствие автоматизации технологических процессов в одной отрасли вполне может сопровождаться увеличением числа рабочих мест связанных в с нею отраслях, делать выводы о влиянии автоматизации на судьбы капитализма будет рановато. Нужно сначала оценить масштаб автоматизации.

Так, к заседанию Всемирного экономического форума в Давосе 2016 года, который был как раз посвящен проблемам так называемой четвертой промышленной революции, был опубликован доклад, согласно которому до 2020 года в результате внедрения разработок в области генетики, искусственного интеллекта, робототехники и других технологических изменений, 2020 году лишатся работы более 7 млн. человек, и только 2 млн. человек понадобятся для обслуживания новой техники25. Итак, в результате внедрения новых технологий за 5 лет будет вытеснено 5 млн. человек. Остается выяснить, много это или мало?

Для сравнения возьмем такие цифры.

«В соответствии с докладом МОТ по итогам 2015 года общее число безработных во всем мире составит 197,1 млн, что на 0,7% больше, чем в прошлом году. В 2016 году их количество вырастет еще на 2,3 млн и достигнет 199,4 млн. В 2017 году рост безработицы хоть и замедлится (1,1 млн), но все равно приведет к тому, что общее число безработных составит 200,5 млн»26.

Хотя на фоне общей цифры в 200 млн безработных 1 млн. — величина очень скромная, получается, что прирост количества безработных на 1 млн. в год — это не так уж и мало. Это составляет чуть меньше половины прироста безработицы 2016 года. А если учесть, что МОТ ожидает снижения роста безработицы в 2017 году до 1,1 млн, то выходит, что в 2017 году почти весь рост безработицы должен происходить за счет автоматизации. Лучшего подтверждения теории Коллинза и придумать невозможно.

Остается только выяснить, откуда у экспертов МОТ уверенность, что к 2017 году рост безработицы сократится до 1,1 млн в год, а не составит, скажем 5 млн. человек, как это было в 2013 году, да еще обратить внимание на то, что цифры роста безработицы сами по себе ничего не выражают. По крайней мере, они точно не имеют никакого отношения к процессу замещения живых людей в процессе производства роботами или другими автоматизированными системами. На самом деле, с учетом роста населения Земли, для того, чтобы, скажем, сохранять уровень занятости, то есть, чтобы безработица не росла, или росла очень медленно (тот же млн. человек в год), нужно создавать около 40 млн. новых рабочих мест в год. Согласитесь, что на этом фоне вытеснение 1 млн. работников в год роботами (даже если таковое действительно будет иметь место) не имеет ровно никакого влияния на весь процесс в целом. Видимо, по этой причине, МОТ в своих расчетах никак не учитывает процессы вытеснения работников роботами, которые так заботят давосских экспертов и Коллинза.

Или возьмем такую сторону дела как политика. Вот что пишет журнал «Foreign Affairs [№1, январь/февраль 2016 г.]:

«По расчетам Австрийского института экономических исследований, дальнейшее сохранение режима санкций против России обернется издержками, превышающими 90 млрд. евро в виде недополученных экспортных поступлений и потери более чем 2 млн. рабочих мест на протяжении нескольких лет»27.

Потеря 2 млн. рабочих мест за несколько лет только на одних санкциях против России — и только на Западе (400 тыс. рабочих мест потеряет только одна Германия). Тут встает вопрос о том, до роботов ли ей будет вообще?

И вообще переживать по поводу того, что при капитализме вдруг начнет сокращаться эксплуатация людей — это достаточно забавное занятие, особенно для людей, настроенных антикапиталистически.

К слову сказать, постановка вопроса, которую предложил Коллинз, оказалась весьма востребованной — Форум в Давосе 2015 года был посвящен так называемой Четвертой промышленной революции, то есть влиянию, которое оказывает виртуальная экономика на промышленность. И относительно среднего класса там били тревогу. Мол, он находится под угрозой. Об этом говорил председатель этого форума Клаус Шваб. Об этом же говорил вице-президент США Байден. Разумеется, что эти осведомленные люди не говорили, что угроза исходит непосредственно от замещения среднего класса роботами, предпочитая выражаться несколько более туманно. Так, например, Байден утверждал, что «технологическая революция угрожает людям утратой души». В то же время, вслед за Швабом, главной опасностью «четвертой промышленной революции» он назвал «роботизацию» людей28.
На само же деле все гораздо проще. Мы имеем дело с самой банальной пролетаризацией этого самого среднего класса. Сколько бы последний не отворачивал нос от Маркса, это его нисколько не спасает от предсказанной Марксом пролетаризации.

Мне пришлось как-то присутствовать на лекции известного канадского исследователя процессов киберпространства Ника Дайер-Визефорда. Он, среди прочего, рассказывал о том, как рабочие ведут борьбу за свою зарплату. Зная немного о ситуации с условиями работы преподавателей канадских вузов и о том, что отстаивать свои права им приходится посредством постоянной забастовочной борьбы, я задал ему вопрос о том, к какому классу субъективно относит себя основная масса преподавателей университетов в Канаде — к среднему или к пролетариату, мотивировав свой вопрос тем, что преподаватели, по его словам, используют методы борьбы рабочего класса. Специалист, не задумываясь, ответил, что в общем-то — к рабочему.

Возможно, он несколько преувеличил, но не думаю, что намного. Ведь и заработная плата среднего канадского профессора не сильно отличается от заработной платы рабочего и, как видите, отстаивать ее приходится исключительно пролетарскими методами. И образ жизни у них приблизительно одинаковый.

Впрочем, если уж мы вспомнили о Нике Дайер-Визефорде, который действительно очень основательно разбирается в тех процессах, которые происходят в сфере высоких технологий и внимательнейшим образом исследует влияние развития высоких технологий на социальную структуру общества, то он приходит к выводу, ровно противоположному тому, к которому приходит Рендалл Колинз. Ник Дайер-Визефорд считает, что сегодня мы является свидетелями рождения нового отряда пролетариата, который он именует «киберпролетариатом» и в состав которого включает не только программистов и вебдизайнеров, а всех, кто реально занят в сфере высоких технологий — начиная от несовершеннолетних конголезцев, работающих на колтановых «дырках», многомиллионной армии сотрудников колл-центров и тех же курьеров, заканчивая высокооплачивыемыми программистами и веб-дизайнерами в США, которые, к слову сказать, составили огромную часть электората «социалиста» Берни Сандерса.

Согласитесь, что тут есть над чем подумать. По крайней мере, это гораздо интересней, чем обсуждать сказки о том, как уже в скором времени беспилотники будут доставлять нам продукты, которые самостоятельно будет заказывать наш холодильник, и переживать на этом основании по поводу того, что капитал перестанет нас эксплуатировать.

 

Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть скрытое содержимое.