main

[O-Ren 1,323]

Для всего подряд. 

[MaslovRG 6,935]

Всего-всего?

[O-Ren 1,323]

1 минуту назад, MaslovRG сказал:

Всего-всего?

 

Только не запрещенного законодательством Российский Федерации. 

[O-Ren 1,323]

Остановка в развитии. Застывшая юность. Инопланетные существа. Живые мертвецы. Вокруг там много людей. Пойду в кино. Прыщи — мои зрители. Вот было бы здорово тебя выдавить еще до того, как ты вылезешь и созреешь. Я бы вытер тебя о штаны. Можешь сделать со мной то же самое. Хочу обнять тебя и прижать к себе — хочу быть тем, кого ты любил в первый раз, тем, чье качанье закроет тебе глаза и заставит тебя задержать дыхание. Кто заставит тебя мечтать о том, чтобы тебя сбила машина, чтобы открыть свои чувства без робости и смущения. Выразить свою любовь, так чтобы в ней не было даже намеков на желание взаимности. И тогда я скажу тебе, что я тоже тебя люблю. Мы посмеемся над этим признанием, но ты уже по ту сторону жизни, и мысли твои бродят где-то не здесь. Меня оставили здесь, словно глупую книжку, а ты ушел в страну мертвых, твое тело — Нью-Йорк перед ликом солнца. Я тебе завидую. Вот если бы все было наоборот: ты был бы книгой, а я умирал. Но есть смерть до жизни, и есть смерть после жизни, и моя смерть — которая до.

 

Ричард Хелл. «Пустоид», 1973.

[O-Ren 1,323]

мальчик за двадцать, отпетый нытик, 
безумный старец,
сколько тебе еще плакать и убиваться,
старится и седеть,
на игле сидеть?
мальчик, прижавшийся ко мне среди ночи,
взявший за руку и плакавшийся в ладошки,
мальчик "спасите-меня-от-боли",
мальчик-сломанный-позвоночник,
я люблю тебя, но без смысла,
без шансов на что-то бОльшее, 
чем всхлипы в выключенный мобильник.

 

упавший в кровать: обескровленный, обессиленный,
обильно посыпанный солью на царапины и рубцы.
мой маленький глупый ребенок, потерявший маму
и смысл жизни, то есть не смогший его найти. 
мой мальчик "мы с тобой гордецы",
мой мальчик "заберите меня домой",
мой мальчик "погладь мне раны",
мой мальчик, отпетый рано,
еще далеко до своих двадцати.
мой мальчик, мне тебя не спасти,
прости.

 

Все будет иначе. «Прости», 2014.

[O-Ren 1,323]

Эй, очнись! Смотри на меня когда я разговариваю с тобой, сфокусируй взгляд. Еще тошнит? Сколько членов ты видишь? Видишь ли ты тех, летящих испепелить меня, серафимов, разбивающихся об окна моей обшарпанной квартиры? Видел ли ты как автомобили разваливались на куски вместе с кричащими пассажирами врезаясь в меня, когда я шел босиком по неосвещенной автостраде? Я сохранил ужас их глаз в своей крови. 
У тебя есть все что мне нравится в мальчиках твоего возраста: ум, порочность и крепко зажатый в руке нож. Подойди ко мне, и я покажу сколько радостей и изысканных ласк таится под зубчатым лезвием! Сожги все свои учебники и тетрадки, я научу тебя единственному, что тебе по-настоящему пригодится в жизни, я научу тебя подлинной нежности. 
Мы перекрасим твои волосы в красный, мы перепишем Сильвию Плат и ты сам станешь юным Лазарем, пожирающим мужчин как воздух. Ты будешь отрывать им головы зубами на звериный манер! Я забираю тебя из школы, ты забираешь меня из наркопритона. Я сделаю тебя своим по первому же твоему требованию. Я напишу длинное письмо твоей матери, в котором она распишется своими слезами, в знак своего отказа от притязаний на тебя, я пошлю твоему отцу фотографии своих зрачков и он сам все поймет. 
Что ты видишь за их алой пеленой? Видишь ли ты то, из-за чего в моем доме больше нет ни одного зеркала? Я вырежу твои стальные глаза и оставлю себе на память, если ты вдруг перестанешь смотреть на меня с обожанием. Я вставлю их в свои пустые глазницы и буду носить до тех пор, пока не найду тебе замену. Не улыбайся мне. Если я полюблю тебя, то перестану тебя хотеть. Если наша противоестественная связь перестанет быть насилием, то ты перестанешь смотреть на меня с обожанием. Я не как тот сопливый идиот Гумберт, я душегуб, я сын двух белых акул и мне необходимо выпотрошить тебя, чтобы убедиться, что внутри ты красив так же как и снаружи. Я надеюсь отыскать зашитый в твоем животе пакет с опием, чтобы у меня появилась причина оставить тебя при себе еще на один уикенд.

 

3 Дзёси Икита

[O-Ren 1,323]

Этот шестнадцатилетний подросток был уверен, что не принадлежит окружающему миру. Здесь присутствует лишь одна его половина. Другая же принадлежит мрачной, глубокой синеве. Значит, в этом мире нет ни правил, ни законов, которым он обязан следовать. Достаточно делать вид, что ты связан законами этого мира. Разве где-нибудь существуют законы для ангелов?
Потому-то жизнь Тору была на удивление легка. Людская бедность, социальные противоречия — все это его абсолютно не трогало. Порой на лице у него возникала легкая улыбка, но она не имела ничего общего с состраданием или с сочувствием. То была неземная улыбка, его отличительный знак — невидимая стрела, которую посылали изогнутые луком губы.
Когда Тору надоедало смотреть на море, он доставал из ящика стола маленькое зеркало и разглядывал свое лицо. На бледном, с красивым носом лице сияли наполненные глубоким блеском чудные глаза. Тонкие, вразлет брови, гладкие, напряженно сжатые губы. И все-таки самым красивым в его лице были глаза. Жаль, что это не могло послужить его самолюбию. Ведь по иронии судьбы самым красивым являлось то, благодаря чему можно было бы удостовериться в том, что он красив.

 

 

Юкио Мисима. «Падение ангела», 1970.

[O-Ren 1,323]

делай со своей жизнью все что считаешь нужным
пустись во все тяжкие
воткни по сотни иголок в вену
в каждую руку
ты для меня одинаково неприступна
каждодневно прекрасна
я люблю человека
а не его поступки
и мне неважно
где ты проснулась вчерашним утром
где ты проснешься завтрашним
я всегда на твоей стороне
я всегда тебе буду другом
если тебе станет страшно 
то ты можешь придти ко мне
и я спрячу тебя в шкафу 
где мы будем сидеть обнявшись 
среди маминых траурных платьев

 

Дзёси Икита 

[O-Ren 1,323]

Мой человеческий и тупой испуг
Предложил продолжать существовать.
И я унижался целоваться или гулять
Меж неприятных сук.

 

Морги, барышни, оранжевые цветы -
Все они норовят подмигнуть.
Во мне визжала кровавая сирена черта. Но ты
Думала, что мне не страшно, а только чуть-чуть.

 

Алина Витухновская. «Труп»

[O-Ren 1,323]

я боюсь допевать любую из песен 
не учу последних куплетов
забываю мелодии
слушая музыку я ставлю трек на репит
уже ближе к концу 
и моя песня не кончится 

я боюсь дочитывать книги 
я вырываю последний листок из каждой 
и прячу их в дальний ящик комода
я не люблю завершение историй
мне страшно 

спускаясь по лестнице 
я считаю ступеньки 
и замирая на трех последних 
я перепрыгиваю

я боюсь всплывающих надписей
FIN в старых фильмах 
финальные титры 
я выбегаю из кинозала не досмотрев, не узнав 
чем же все завершилось 
потому что уже не имеет значения 
потому что все накрывает тьма 

я боюсь воскресений
я боюсь августа
я боюсь смерти

 

 

Дзёси Икита. «Листва в пыли», 2015.

[O-Ren 1,323]

будем честны.
как человек, я не очень-то получился
не состоялся
говори как хочешь
высоко в небесах есть конвейер и я вышел оттуда с браком 
врожденным пороком 
мое тело обтянуто кожей а не древесной коркой 
мои руки не ветви
из меня не вырастут листья 
не сунуть ноги 
в мягкую черную почву.
у меня не те почки. 
у меня на плечах не поселятся птицы 
не совьют на них свои гнезда
раз в моей тени ты не сможешь скрыться от палящего летнего солнца
так зачем я вообще родился?

Дзёси Икита

[O-Ren 1,323]

в нем все было идеально
каждый волосок на его коже светился
он всегда ходил спереди, придерживая меня
за указательный палец
и покачивал бедрами словно верблюд
я смотрел на его бедра и мне казалось
мы — караван в пустыне 
становилось ужасно жарко

 

когда мы впервые встретились, я подумал:
"мне наверное больше не полегчает"
через неделю я это понял
через месяц я в этом ему поклялся
(он никогда ни о чем не просил, но мне так хотелось
верить — ему от меня что-то нужно
иначе зачем я вообще)

 

я прикладывал ухо к его плечу —
его тело звенело
я не мог уснуть рядом с ним —
его тело звенело
он смотрел на меня беспощадно
как статуя божества 
я нервничал
я расчесывал комариные укусы до мяса
грыз ногти 
плакал
меня тошнило

 

он говорил таким голосом
будто брал меня за затылок
и окунал башкой в холодную воду

 

больше не полегчает
хлюп
хлюп

 

(он никогда ни о чем не просил,
это было невыносимо)

 

мы расстались и он исчез
со своей сраной звенящей светящейся плотью
со своим тающим ледником вместо голоса
со своими верблюжьими бедрами

 

и теперь я могу уснуть
и мне снится как я
брошенный 
задыхаюсь под заходящим солнцем
а караван уплывает

 

я просыпаюсь
вся моя простыня в горячем песке

 

Расьомон. 2015

[O-Ren 1,323]

буквы высыпаются из моего сознания
выделяются через поры 
высыпаются голоса, телефонные разговоры 
люди эвакуируются из моей жизни как с тонущего корабля 
выбрасываются из моей жизни
как из окон горящего небоскреба 
он вот вот рухнет 
отклеиваются пласты памяти 
сползают с меня ожогами 
как кожа с гниющий кости 
я не смог никого спасти
и теперь одинок как в детстве 
все друзья растворились и умерли 
превратились в воображаемых 
а я съедаю себя на ужин вместе с ножами
втыкаю себе вилки в ноги
мне больше никто и не нужен.
в бронежилете под душем я могу сидеть сутками 
как мультяшная утка для ванны из желтого пластика 
пока меня не задушит шлангом.
я топлю ноутбук, телефон, наушники 
сжигаю свой паспорт 
и теперь меня условно не существует 
в этом пространстве 
в этой больной реальности 
я рисую себя повисшем в петле с двенадцати 
я надел ее в свой выпускной вместо галстука 
я шагнул со стула

 

Дзёси Икита

[O-Ren 1,323]

Передо мною стоял молоденький вольноопределяющийся и докладывал, держа руку к козырьку, что генерал просит нас удержаться только два часа, а там подойдет подкрепление. Я думал о том, почему не спит мой сын, и отвечал, что могу продержаться сколько угодно. Но тут меня почему-то заинтересовало его лицо, вероятно, своею необыкновенной и поразительной бледностью. Я ничего не видел белее этого лица: даже у мертвых больше краски в лице, чем на этом молоденьком, безусом. Должно быть, по дороге к нам он сильно перепугался и не мог оправиться; и руку у козырька он держал затем, чтобы этим привычным и простым движением отогнать сумасшедший страх.
– Вы боитесь? – спросил я, трогая его за локоть. Но локоть был как деревянный, а сам он тихонько улыбался и молчал. Вернее, дергались в улыбке только его губы, а в глазах были только молодость и страх – и больше ничего. – Вы боитесь? – повторил я ласково.
Губы его дергались, силясь выговорить слово, и в то же мгновение произошло что-то непонятное, чудовищное, сверхъестественное. В правую щеку мне дунуло теплым ветром, сильно качнуло меня – и только, а перед моими глазами на месте бледного лица было что-то короткое, тупое, красное, и оттуда лила кровь, словно из откупоренной бутылки, как их рисуют на плохих вывесках. И в этом коротком, красном, текущем продолжалась еще какая-то улыбка, беззубый смех – красный смех.
Я узнал его, этот красный смех. Я искал и нашел его, этот красный смех. Теперь я понял, что было во всех этих изуродованных, разорванных, странных телах. Это был красный смех. Он в небе, он в солнце, и скоро он разольется по всей земле, этот красный смех!

 

Леонид Андреев. «Красный смех», 1904.

[O-Ren 1,323]

8. "Ты никогда не поверишь, что кожа бывает таких цветов".

 

Привкус желчи и свиной крови во рту. Приступ рвоты сменяется новым приступом, ощущение, слово ты герой рекламного ролика, выплевывающий собственные зубы на безупречно белоснежную эмаль раковины. Достаю из собственной блевотины прозрачный осколок, подношу его к уродливой лампе свисающей с потолка – единственному источнику света в этой комнате. Ты только представь: тонкое стеклышко в кровяных разводах, поднималось вверх, попутно разрезая собой мой пищевод и глотку, чтобы после, зацепившись за внутреннюю сторону щеки ловко выскользнуть наружу. Мне кажется, таким же мог быть и наш первый поцелуй.
Ты всегда мне нравился. Я не мог воспринимать тебя как одну из составных частей внешнего мира, кусочек общего пазла, как часть окружающей меня объективной реальности. Не мог рассматривать тебя в рамках универсальных категорий. Я любовался твоей жизнью протекающей по ту сторону зеркала, мне нравилось наблюдать, как в темноте, сидя у черной глянцевой глади озера, ты часами гипнотизируешь собственное отражение. А затем, делая неожиданно резкий рывок, на мгновение слившись в поцелуе со своим двойником, скрываешься под покровами темных вод, оставляя меня наедине с очередной загадкой: кто же из вас двоих вынырнет наружу за жадным глотком кислорода? 
Так было и сегодня, перед тем как приготовить сытный ужин из битого стекла я хотел еще раз взглянуть на тебя. Это не сложно. Достаточно всего лишь плотно закрыть глаза ладонями. Смотреть на тебя - всего равно что сидеть в душном зале кинотеатра, на ночном показе фильмов нуар. Мне достаточно пары секунд, чтобы найти твою фигуру среди других зрителей. Глаза цвета помех в радиоэфире, кожа усыпанная рубцами и абсцессами, ты всегда сидишь спиной к экрану. Ты всегда повернут спиной к происходящему за пределами твоего сознания. Сатурн пожирающий своих любовников. Волк укравший мое лицо. Я робко машу тебе рукой с заднего ряда. Ты отводишь взгляд в сторону. 
Что ты видишь разрезая колкими зрачками воздух над моей головой? Знаешь ли ты, что происходит по ту сторону изгороди? В той части мира, которая неподвластна твоему присутствию, в мире, в котором вынужден существовать я. Там, где нет ни молчания, ни настоящей музыки. Там, где осколки звезд под ногтями превращаются в обычную грязь, поющие пещеры становятся кишащими крысами тоннелями метро, фокусник вытаскивает из шляпы милостыню. Видишь? Полнолуние за нашими окнами оказалось всего лишь неоновой вывеской у придорожного мотеля, а любую надпись на теле можно стереть острым ластиком. Но я знаю, что если взять тонкую иглу, или любой из осколков стекла, которые я глотал для того, чтобы понять, что ты чувствуешь проглатывая собственные слова, если взять и вскрыть любой из желтых гноящихся нарывов на твоем теле, то внутри я не найду ничего, кроме нераскрывшихся бутонов самых прекрасных нарциссов.

 

Дзёси Икита

[O-Ren 1,323]

Я хочу быть душевно-больным,
Чадной грезой у жизни облечься,
Не сгорая гореть неземным,
Жить и плакать душою младенца
Навсегда, навсегда, навсегда.

 

Надоела стоустая ложь,
Утомили страдания душ, -
Я хочу быть душевно больным!

 

Над землей, словно сволочный проч,
В суету улыбается Дьявол,
Давит в людях духовную мочь,
Но меня в смрадный ад не раздавит
Никогда, никогда, никогда.

 

Я стихийным эдемом гремуч,
Ослепляю людское злосчастье.
Я на небе, как молния, зряч,
На земле - в облаках - без поместья.

 

Для толпы навсегда, навсегда,
Я хочу быть душевно-больным!

 

Олимпов К. К.

[O-Ren 1,323]

Вокруг твоих рук совершенство
Руки бледны и кровь истерзалась
Кровь понемногу вскипает
И журчит нездешнюю песню

 

Вокруг твоих рук природа
Создает равноценные чары
Окно твое знает
Один лишь пейзаж
Всегдашнее утро

 

Торжествующий день

 

Налитое юностью тело

 

Землю лаская робко
Земля и сокровище смешаны
Раздвигая две три травинки
Руки твои обнажают солнце
И гладят его как ребенка.

 

Поль Элюар. «Жану Арпу», 1939.

[Falcssonn 4,036]

3 часа назад, O-Ren сказал:

Поль Элюар

мда

[O-Ren 1,323]

1 час назад, Falcssonn сказал:

мда

 

поэзия нравится только пидорам и тупым телкам, что ты здесь забыл, бубожка? 

[paflagon 39]

В 08.03.2017 в 13:25, O-Ren сказал:

только

Да хватит, вы шутите, быть этого не может. Я вроде бы нормальный человек и мне нравиться поэзия.