Ветром из пустыни...

[Грюнвальд 1,159]

Не получилась у меня альтернативка - все равно ушел гулять в родной и так мне полюбившийся абсурд... хотя я старался, думал, может удастся угодить лит.ААрщикам со Стратегиума...

Выкладываю первые 2 части рассказа, пока что... медленно допиливаю остальное, буду постепенно выкладывать по мере написания, если времени хватит...

Не шутите строго за орфографические ошибки, бывает...

***

Ветром из пустыни…

Смерть предпочитает пустыню.

Урсула Ле Гуин

1

- Дождь? Дождь!!!

- Дождь!!!

Люди с ликованием и удивлением на лицах, с диким, поистине щенячьим восторгом выходили на улицу, а точнее в пустыню, на горячий песок. Они поднимали руки к небу, пытались ухватить с собой хоть маленький его кусочек, бережно положив к себе в карманы то настоящее счастье, что они испытывали, когда крупные капли воды падали на их лица. Здесь дождь был не просто чудом, он был настоящим правителем, которого никто не мог заменить – ни ирригационные структуры, ни водопроводные системы, тянувшиеся с побережья, ни сам господь бог, веру в которого принесли сюда католические священники.

- Это пустыня плачет…- зашептались вокруг, и этот шепот ветром пронесся по толпе.

Дождь прекратился и солнце, к всеобщему сожалению, снова стало выпекать из людей их жизненные силы. Все стали расходиться по палаткам, укрываясь за толстым слоем брезента, Энцо Валле тоже направился к своей хижине. Перед тем, как зайти внутрь, он оглянулся назад – временный лагерь «Фиджли» предстал перед ним не в самом лучшем виде: он выглядел необитаемым, и там, где совсем недавно несколько десятков людей радовались редкому в здешних местах дождю, уже никого не осталось. Только крохотная темная фигура вдалеке напоминала о существовании рода человеческого. Она постепенно приближалась и становилась более четкой, и вот уже можно было различить черты лица и нашивки на коричневой форме, когда фигура приблизилась к хижине Энцо, постояла с минуту, о чем-то задумавшись, и легонько постучала в хлипкую дверь.

- Что вам нужно?- дверь открыл небрившийся пару недель итальянец с усталым выражением лица.

- Меня зовут Альфредо Гранди, я из фашистской гвардии …

Наступило неловкое молчание. Энцо жестом пригласил его войти в дом, в котором была одна просторная комната с маленьким окошечком напротив входа. Гранди сел на хлиплый табурет и достал из чемоданчика, что принес с собой, старый ленточный магнитофон с микрофоном. Это немного насторожило Валле, но его усталое выражение лица ничуть не изменилось.

- Не беспокойтесь, это лишь формальность, пленка будет валяться в архиве, где её никто и не прослушает толком. Говорите как можно честнее. Суть в том, что я задам вам несколько вопросов – так, ничего особенного – а вы будете отвечать,- Альфредо нажал на начало записи.- Как вас зовут?

- Энцо Валле.

- Дата и место вашего рождения.

- Я родился 15 апреля 1921 года в Милане.

- Ваши мать и отец.

- Имя отца неизвестно; мать – Мария Валле, растила меня одна, дала мне свою девичью фамилию,- чувствовалась некая тяжесть в голосе, она давила на самые горькие воспоминания, но не могла вывести его из себя.

- Национальность, гражданство.

- Я итальянец и подданный Итальянского королевства.

- Состоите ли вы в фашистской партии? Если состоите, то назовите дату вступления.

- Я вступил в фашистскую партию в 1948 году.

- Имеете ли вы судимость?

- Нет, не имею,- было похоже, что все эти вопросы вывели Энцо из привычного ему равновесия – мысли путались в голове от непонимания того, что должно произойти дальше.

- Вы верующий?

- Я атеист.

- Ваше мнение по поводу месторасположения научного лагеря «Фиджли»?

Валле был удивлен – он явно не ожидал такого вопроса.

- Даже не знаю… в принципе… нормальное месторасположение для лагеря…

- Как вы думаете, у нас получится «победить» пустыню?

- Честно говоря, я всего лишь картограф и поэтому не могу ничего точно сказать. Я не эксперт, не биолог, не инженер и не геодезист.

- Хорошо, на этом мы, пожалуй, закончим. Это была запись номер 382, проводимая 30 сентября 1954 года от рождества Христова во временном лагере «Фиджли»,- Гранди выключил запись.- А можно еще один личный вопрос?

- Валяйте,- Энцо жестом предложил ему сигарету, но тот, в свою очередь, отказался.

- Вы ведь воевали? Если не секрет, то где?

- Участвовал в Аравийской кампании,- Валле задумался на пару секунд и продолжил,- пехотная дивизия «Милано». Я тогда впервые увидел пустыню… а почему вы спросили?

- Просто мне показалось, будто я уже где-то вас видел… Я и сам воевал, но в Турции. Дивизия «Пинероло», может, слышали? Нет? Очень жаль,- Гранди положил магнитофон в чемоданчик и бесшумно поднялся во весь свой высокий рост. Энцо тоже встал и пожал ему руку – теперь он мог как следует разглядеть незваного гостя. Это был итальянец средних лет с острым взглядом, короткой стрижкой (которой наделяли каждого, кто служил в ливийской фашистской гвардии), зелеными, дурманящими встречный взгляд глазами и ужасно грубыми руками. Типичный провинциальный фашистский гвардеец с поломанными амбициями. Валле ещё долго бы провожал его взглядом, наполненным подозрением, но палящее полуденное солнце не позволяло оставаться снаружи и загоняло любого под спасительную прохладную тень.

2

За круглым столиком в маленьком уютном ресторанчике под открытым небом сидели два вполне себе респектабельных человека. Вечерний Бенгази открывал перед ними прекрасный вид на Средиземное море, но им было не до Бенгази и не до моря. Один из них, тот, что в старомодной шляпе и с пухлым лицом, был немного напуган, сильно нервничал и теребил своими ручками однообразный черный галстук, никак не смотрящийся на его синей рубашке. Другой выглядел более спокойным, но впечатление, которое он производил, было обманчивым.

- Слишком уж мрачно вы глядите на те вещи, что происходят со всеми нами, синьор Томазино. Даже слишком мрачно, я бы сказал.

- Ну, вы ведь прекрасно понимаете, чем я рискую,- синьор Томазино внимательно посмотрел в лицо своему собеседнику,- вы ведь понимаете?

- Давно хотел у вас спросить – а зачем вы нам помогаете? Мы вам деньги не платим, да и идейным я вас, вы уж меня извините, не назову… Зачем вам все это? Зачем вы предаете родную страну?

- Тише, тише… для вас эта страна тоже не чужая, не надо мне вот этого всего, хорошо? Я прекрасно понимаю, что делаю,- он потянулся к внутреннему карману в поиске своего раритетного портсигара, но вдруг вспомнил, что оставил его у себя в кабинете.

- Не хотите отвечать – как хотите, это ваше дело. Я ничуть не лезу вам в душу, она мне совсем не нужна,- спокойный собеседник синьора Томазино слегка улыбнулся,- мне нужна лишь достоверная информация.

- А ничего, что мы это вот так открыто обсуждаем?

Ответ на этот вопрос синьор Томазино так и не узнал – его уже ждал серый автомобиль у выхода из ресторана.

Он шел к себе домой по пустынным улицам Бенгази, которые когда-то просто кишели людьми, разными людьми с разными судьбами. Они до сих пор здесь, только их никто не видит, не замечает. И они совсем не призраки, не полтергейсты или еще какая-нибудь нечисть. Они – это мысли, отпечатки разума и памяти, которые как фотографии вывешены у нас перед глазами. Они не являются игрой воображения, в другом похожем месте их не найти, они не просто какое-нибудь воспаленное ностальгией воспоминание, которое раз и навсегда закрепилось в подсознании, ведь каждый раз это разные люди с разными судьбами, и ведут они себя по-разному. Но не всем, далеко не всем дано это качество – видеть эти человеческие судьбы, растворенные в реке времени, обычный человек видит лишь пустынную улицу с серыми по краям домами и с деревянными балкончиками на вторых этажах.

А вот и дом… конечно, он немного кривоват, но это лишь добавляет уюта. Дверь с ободранной краской и тяжелым замком. Ключи неловко выпадают из рук на грязное бетонное крыльцо и смешиваются с сухой пылью. Такое ощущение, будто крыльцо специально заляпали грязью. Отряхнув ключи, ты медленно проворачиваешь их в массивном замке, который недовольно щелкает на третий поворот и отпускает свою железную хватку, открыв перед тобой единственную комнату этого домишка, стоящего в тесноте между двухэтажными зданиями. В комнате темно и сухо, огромный шкаф во всю стену неуклюже загораживает окошечко с грязными стеклами, открывающее вид на внутренний дворик. Но все равно уютно. Только отсиженный диван неприятно напоминает о том, что в этом мире нет ничего идеального. Маленький коричневый коврик приятно продолжает серый от старости диван и почти дотягивается до ножек табурета, когда-то найденного на пепелище отцовского особняка.

Кто может жить в таком доме?

Он просто разулся и медленно зашагал к дивану, на ходу доставая из кармана брюк «Королевскую Киренаику» - газету за вчерашнее число, сложенную вчетверо – и стал читать, усевшись при этом так, чтобы свет из окошка падал на блеклые типографские строчки.

«Интересно, что у нас по прессе на сегодняшний день?- он мысленно спросил это сам у себя.- Может, что-нибудь случилось? Или, не дай бог, все хорошо и ровно? Так, в Египте волнения по поводу нехватки продовольствия и медикаментов… интересно, как бы нам потом расплачиваться за собственное усердие не пришлось… ну ладно; в Бенгази начинает проводится гигиеническая очистка от бездомных собак всех улиц Северного Города… неудивительно, район для шампуньщиков, конечно, сначала этим толстосумам с улиц уберут бродячую рвань, а уж потом уж по остаточному принципу и до нас дойдут чудеса «гигиенической очистки»,- настроение у него было паршивое, ничто не радовало глаза его и никакие хорошие новости не могли изгнать ворчащее и вечно недовольное альтер эго из собственной души. На ум не приходило ничего жизнерадостного, скука медленно наваливалась и вытесняла все, что было относительно планов на вечер. Поднявшись на ноги, он стал шарить по тумбочкам в поисках чего-нибудь съестного, но неожиданный стук в дверь заставил оторваться от дел насущных.

«Кто это может быть? Ко мне почти никто никогда не заходит»- он неуклюже достал из осеннего плаща, с незапамятных времен висящего на прибитом в стену длинном гвозде, карманный бодео, который хранил лишь для собственного спокойствия – патронов в барабане не было. С этой ношей он медленно приблизился к входной двери и чуть приоткрыл ее…

…Что не помешало в этот же момент ударить по ней тяжелым армейским сапогом. Тут же в комнату ворвались двое в серо-зеленой форме и, отобрав револьвер, под белы рученьки выволокли его на улицу, где уже собиралась вся малышня округи, надеющаяся увидеть неописуемое зрелище. Несколько ударов по лицу, и он уже не оказывал никакого сопротивления, лишь безумно смотрел на мостовую. Его коленки больно бьются о брусчатку, голова раскалывается от удара, нанесенного сзади. Потом его везут куда-то в старой маленькой машинке с тихим ходом – он не следит за дорогой, ему не до этого – все мысли лишь о том, что с ним сделают. И вот его уже волокут по какому-то светлому, почти больничному коридору и заводят в отдельную комнату с большим столом посередине и с маленьким стульчиком в дальнем углу. Это его место.

- А я сразу понял, что ты простой провокатор, сразу. Вот только не хотел в это верить.- Синьор Томазино устало глядел на металлическую обшивку стола.- Ты ведь из ОВРА, не правда ли? То, что ты не фашистский гвардеец из контрразведки я знаю точно, у меня здесь обширные связи, в этом городе меня знают и уважают.

- Ну как же, как же, знаем и уважаем, а также ценим за ту работу, что вы проделываете для всех нас, обычных людей… может, хватит уже, а?

Синьор Томазино ухмыльнулся и стал продолжать так, будто не заметил критики в свой адрес.

- А какое громкое получилось бы дело, а? Тебе бы за меня, наверное, сразу несколько орденов дали, да пенсионные выплаты повысили бы за заслуги? Да только твое дело маленькое, ты ведь обычный провокатор-чистильщик. Чего ты вдруг на меня позарился? Ведь знал, что ничего не получится, прекрасно знал. Кто решил мне ножку подставить, кто? Ведь не сам, ведь кто-то тебя надоумил…

- А как ты держался во время наших бесед? Пугливая курица и того меньше дрожит. А ведь ты и в правду испугался,- он захохотал, увидев до боли знакомое выражение испуга на лице синьора Томазино, которое тут же было укрыто за маской гнева и презрения.

- А ты знаешь, что делают с провокаторами обычные партийцы? С теми, кто мешает работать? Если за провокатором кто-нибудь стоит, то его обычно отпускают, лишь чуть-чуть научив быть более вежливым с коллегами по партии. Но если провокатор обычная мелкая сошка,- синьор Томазино растянул улыбку в предвкушении,- то его отправляют в «Сабизонт».

© Грюнвальд...

[Грюнвальд 1,159]

***

3

- Эта история проста, как блоха на кошке. 1947 год, Аравийская кампания, мы неделю назад совершили очень тяжелую высадку в Адене, потеряв убитыми около трети солдат. Нашей целью была столица Саудовской Аравии, Эр-Рияд, и поэтому, когда нам было объявлено о рискованном марш-броске через Аравийскую пустыню напрямую к городу, мы даже немного обрадовались – хотели, чтобы все это поскорее закончилось. Впрочем, если смотреть на наш план более-менее серьезно, то он кажется полным самоубийством.

Мне и моему взводу был отдан приказ – повернуть на восток и захватить нефтяное месторождение. Выдали трофейный джип и много боеприпасов (они, впрочем, не подходили калибром к нашим винтовкам). Мы выступили на рассвете и планировали успеть добраться до цели к следующему дню, благо колея, накатанная к месторождению, была удобной и отчетливо выделялась среди бесконечных песков. И всё, в принципе, шло хорошо: мы были почти у цели и успели проехать много километров по бесконечной пустыне, приближался такой долгожданный, манящий своей прохладой ветер, как вдруг на горизонте мы заметили темную точку. Приблизившись и рассмотрев как следует находку, стало понятно, что это буквально сложенный в трубочку грязный и почерневший остов грузовика. Это нас, конечно же, не остановило, и мы продолжили путь…

… Добрались мы до нефтяной вышки как раз к сроку, без каких-либо происшествий, нам ни разу за весь путь не повстречался ни один живой человек, да и мертвых мы тоже не видели. Вот это нас уже действительно насторожило – на месторождении не было ни души, оно пустовало, но совсем не выглядело покинутым, создавалось впечатление, будто весь персонал покинул это место за час до нашего появления здесь. Как назло, поднялась эта чертова буря, и мы окончательно потеряли связь с внешним миром.

Мы… мы решили переждать бурю здесь, а потом связаться со штабом и сообщить все как есть. Неожиданно буря спала и на подходе к вышке мы увидели какого-то араба, медленно идущего в нашу сторону. С ним было что-то странное, его поведение заставило нас насторожиться. Впрочем, наши опасения не оправдались – он поднял руки и вообще всем видом показывал, что сдается, нес что-то на своем родном арабском и выглядел не в меру испуганным. Ченчи, выходец из Болоньи, умел говорить по-арабски, и мы с ним решили допросить пленника, помещенного в подвальное помещение главного здания управления. Сначала он молчал, игнорировал нас, но после пары пинков он живо защебетал. «Это не арабский»,- хмуро констатировал Ченчи и вышел из подвала, оставив меня с арабом наедине. Тот как-то странно меня разглядывал, словно изучал глазами, всматривался. «Что ты уставился?»,- спросил я, а он вдруг говорит мне по-итальянски: «Бегите, бегите, вам еще недолго осталось. Их всех забрала пустыня, она и вас заберет, всех, до единого». Я онемел от неожиданности, и моргнуть-то не мог, а араб все продолжает: «Тебя выбрала пустыня, ты уже не сможешь отсюда уйти, спаси хоть остальных». После этих слов он снова защебетал что-то на своем родном, а по моему лбу стала медленно сползать крупная капля холодного пота. Внутри словно что-то треснуло, я не на шутку испугался, хотя и сам не знаю почему. Этот страх был неестественен, ненормален, он не просто заставлял меня испытывать волнение и неконтролируемую дрожь, он вытаскивал из моей души самые потаенные чувства неосознанного ужаса, детского ужаса, ужаса ранее мне неизвестного. Пронзительный взгляд пленника надолго впечатался в мою память. Я в полнейшем ступоре выбрался из этого темного подвала и долго смотрел на раскинувшуюся впереди пустыню, не осознавая той опасности, что надо мной нависла.

Я не рассказал про слова араба никому ни слова.

Мы высаживались в Адене, но нам там ничуть не были рады. Наш враг был плохо вооружен, он нес потери, у него были проблемы с нехваткой боеприпасов – жаль только, что это ничуть не сказывалось на его моральном духе. Они, конечно же, отступали с большими потерями, но… мы ведь тоже люди. Да, среди нас было много ветеранов, которые воевали на Балканах и в Турции, но даже они были не готовы к такому серьезному и самоотверженному сопротивлению, что уж говорить про нас, необстрелянных пацанов, недавно побывавших в такой мирной Эритрее, а теперь попавших в такой горячий Йемен. Не буду врать и говорить что-то про отвагу и доблесть – при всем моем уважении к другим участникам этой высадки – но думали мы только о том, как спастись в этом аду. Вы знаете, в Англии и в других странах писали всякую чушь про то, что мы, якобы, убивали без причин мирных жителей и занимались мародерством, но я вам так скажу – когда рядом с тобой пролетают пули и взрываются снаряды, то тебе насрать и на золото, и на бриллианты, и на деньги. Чье бы лицо на них не было нарисовано.

Но эта высадка чем-то отличалась от той, что я совершил в 1947 году. Не знаю чем. Все было как-то странно, словно не по-настоящему, а понарошку. С определенных ракурсов все лица вокруг стали казаться бумажными, нарисованными цветным мелом на черной от пепла доске. Ужасные бутафорские стоны раздаются в голове, возникают неожиданные мысли о прошлом, о детстве. Кажется, будто ты попал в театр абсурда – тебе ровным счетом непонятно, что происходит и ты не уверен, а не сошел ли ты с ума. Ощущение, будто все люди притворяются, что скоро, очень скоро кто-нибудь рассмеется, а его смех подхватят другие и вся эта стрельба закончится. Как в кино.

И я захохотал. Жутко захохотал. Все это было игрушечным, словно домики из спичек, и от моего смеха весь этот спичечный мир стал разваливаться, рушиться, пока полностью не скрылся под желтым песком пустыни. Я стоял, а вокруг меня на расстоянии нескольких десятков километров не было ничего. Безоблачное небо простиралось далеко, бесконечно вперед, и теперь я был бы рад увидеть хоть кого-нибудь живого.

Не помню, как проснулся. Зато помню ту смертельную тишину, что стояла вокруг. Было не просто тихо, было пусто от отсутствия каких-либо звуков. Я вышел под палящее солнце и увидел ужасную картину – наш джип, на котором мы приехали сюда, был смят в трубочку вместе с Ченчи, расплющенным внутри. На всем месторождении не было ни души, отсутствовал и пленный араб. Я осмотрел Ченчи – судя по изумрудным мухам, что летали вокруг него, он был уже давно мертв. Мне неосознанно вспомнился тот грузовик, что встретился нам по дороге сюда, стало нехорошо… ну вы понимаете… я совсем свихнулся от всего этого. Рация работала, я попытался связаться со штабом, но никто не отзывался на мои призывы о помощи. Это еще больше напугало меня, но после пары глотков походного портвейна стало чуть полегче. Решил идти к своим (слава богу, я неплохо ориентировался по карте и местности). Не помню – может, это алкоголь навел меня на эту идею и заставил собраться с духом, может, это я сам… Не помню…

Шел я очень долго, пока не добрался до ржавого остова грузовика, который уже встречал на своем пути. Приближался спасительный вечер, в голове прочно сидела мысль о пятиминутном перерыве. Поддавшись своей усталости, я сел на горячий грязный капот, отчетливо выделяющийся среди металлического хлама. Все, что произошло со мной дальше, вспоминается с трудом.

Я услышал слабое, еле слышимое потрескивание в воздухе, когда сильный ветер неожиданно накатил на меня. Медленным движением рук я снял винтовку с плеча и поднялся на ноги. Песок неожиданно зашевелился у меня под ногами, а кончики пальцев стало пощипывать статическое электричество. Чтобы лучше оглядеться, я забрался на то, что когда-то могло ездить и светить фарами на асфальтовую дорогу. Вокруг меня простиралась поистине огромная пустыня, которая дула горячим ветром мне в лицо. Я стал внимательно разглядывать песок и, неожиданно для самого себя, увидел ЭТО! Ромбовидное мерзкое существо смотрело на меня своими крохотными глазами-пуговками и практически ничем не отличалось от песка. Хвост его с невообразимой быстротой взметнулся вверх и я тут же сделал выстрел. Грязный фонтанчик крови брызнул из его тела, и этот… скат быстро юркнул под остов грузовика, швырнув его в воздух вместе со мной. Я упал на горячий песок, но, не заметив боли, мигом вскочил на ноги и дал такого деру, что сам до сих пор удивляюсь. Винтовка моя осталась позади, как и весь остальной мир, от которого я теперь бежал во все лопатки в надежде на смерть в глубокой старости в присутствии детей, внуков и правнуков. Впрочем, картина моей кончины растаяла в воздухе – я упал на спину от сильной боли в ноге, словно ее ударило током. Этот чертов скат не торопился, не спешил, он победоносно надвигался на меня, не тратя на это особых усилий. И тут я вспомнил про свой револьвер. Мне пришлось выпустить в эту тварь почти весь барабан, прежде чем она забилась в конвульсиях. Не оборачиваясь, я понесся во всю прыть подальше от этой твари, не оглядываясь и не останавливаясь…

… Меня подобрали свои. Не поверили. Проводили расследование, но оно не дало никаких результатов. Я был списан в запас и отправлен в Киренаику – работать картографом при научном лагере.

Ну а что дальше? А дальше вы и сами все знаете, не так ли?

4

Надвигалась песчаная буря, поэтому в концлагере «Сабизонт» с самого рассвета началось укрепление бараков, стекол, защитных вышек и казарм охраны. Люди, подыхая от ужасной жары и духоты, приколачивали доски на хилые домишки-бараки и мечтали о перекуре.

- Эй, 3538, слушай меня внимательно.- Ренато Чуфоли, один из офицеров безопасности, был немного взволнован, когда к нему подбежал заключенный LQT.№3538.- Собери всю свою группу, и идите к цистернам, там ждите меня. И чтобы все «поющие лошади» были в сборе, понял?!

Буркнув что-то себе под нос, 3538 побежал собирать группу, зовущуюся в лагере не иначе как «поющие лошади». Они запрягались под ежеминутные нужды лагерного начальства, то отправляясь на работы в каменоломню, то перевозя на горбах своих «инициативу инженерного отдела по расширению лагерной зоны». Не самое тяжелое занятие в этом забытом Господом Богом месте.

Теперь лишь задают вопросы – только это и могут. Зачем они здесь? Какой стронзо догадался отправить их к Маратскому колодцу, в то время как приближается песчаная буря?

Этот самый стронзо сейчас хмуро вышагивал по железнодорожным путям и постоянно сверялся с картой. Спросите у любого, чем живет Ренато, и вам однозначно ответят – ничем. Его нельзя назвать пустым, бездушным и замкнутым, но он всегда был где-то далеко отсюда, когда пил, когда разговаривал с друзьями, когда отчитывался перед начальством, когда пил кофе со своим дядей из Рима (важный шишка, не любящий говорить о своей работе), когда любил и когда ненавидел. Всю свою жизнь он отрешенно шагал по этой планете, хладнокровно воспринимая происходящее вокруг себя, и в один момент понял, что чужд всему этому миру и даже самому себе. Впрочем, никому до этого не было абсолютно никакого дела, никто не обратил внимания на маленькую трагедию, развивающуюся внутри не такого уж и маленького человека, все просто стали свыкаться с тем, что из этого вышло. Результат, конечно же, никого не удовлетворил, и на вопрос «Чем живет Ренато Чуфоли?» все теперь грустно отвечают «Ничем».

Огромная грязная, ржавая до неприличности пузатая цистерна мрачной горой нависала над «поющими лошадьми», которые облепили ее с тыла и толкали по рельсам, хмуро напевая «Чумную Ривьеру». Под эту песню погибло столько людей, что и представить себе невозможно: они разминировали пустынные тропы, ни черта не разбираясь в саперном деле, напевая эту песню; они тянули на своем горбу оборудование, пели эту песню и втаптывали в песок таких же, как они, и вот те, которые размазывались по огненно рыжей лаве, вот те пели эту песню по-настоящему, на последнем вздохе, из последних сил, но пели. Другие оттараторивали заученный текст и своими деревянными колодками вминали уже мертвых товарищей в землю, которые все еще напевали своими губами «Чумную Ривьеру». Нельзя передать того ужаса, когда слышишь, как поют мертвые, но оттого лишь более счастливые люди.

Когда впереди замаячил силуэт полуразрушенного Маратского колодца, «поющие лошади» вздохнули с облегчением. Пятиминутный перекур пролетел незаметно, словно мимо заключенных. Сам колодец напоминал о том, что мучения не вечны и им когда-нибудь наступит конец.

- Воды нет…

Ужасное зрелище предстало перед «поющими…» и их надзирателями. То, что они увидели, уже дня два нельзя было назвать колодцем или даже ямой – это был глубокий резервуар, с верхом заполненный песком. Ничего подобного никто из заключенных никогда не видел.

3538 вместе с остальными «поющими…» сел на горячий песок и облокотил спину на жгучее металлическое шасси цистерны. Надзиратели что-то обсуждали, о чем-то спорили, разглядывая карту, но их удивление и даже страх отчетливо виделись в потерянном взгляде, каким они оглядывали заключенных. Чуфоли стоял рядом с ними и почти не участвовал в обсуждении, лишь иногда говорил пару словечек, да и то по лицу его в этот момент проскальзывала явная ирония и даже сарказм. 3538 хотел подойти чуть поближе, чтобы хоть краешком уха услышать их разговор, но что-то заставило его неожиданно скрутиться от страха. Он увидел тень.

Это была обычная человеческая тень: туловище, расплескавшееся по песку, чуть выпирающая голова в танкистской кепке, волнообразные от неровности песка руки. Тень меняла обличье контуров, словно она была ненастоящей, постоянно мерцала, то исчезала, то появлялась. Сам надзиратель был нечеткой фигурой и представлял из себя лишь наслоения контуров разных цветов, необычная аура обволакивала его и постоянно бликовала на солнце, но никто будто не замечал этого. 3538 в ужасе зажмурил глаза, но видение никуда не уходило, даже наоборот, стало более ощущаемым, как только арестант закрыл глаза. Неожиданно Ренато Чуфоли сам стал оглядываться по сторонам, будто почуял чего, и, встретившись со страхом в глазах 3538, хищно улыбнулся. Он не смотрел больше никуда и ни на кого, весь мир поблек и стал черно-белым как для Ренато, так и для его арестанта. Никто не замечал их встретившиеся взгляды – взгляд охотника и взгляд добычи.

За спиной раздавались последние выстрелы, а 3538 уже давно бежал навстречу горизонту. Сил не было, ноги не чувствовались, и двигался он исключительно по инерции. Подгоняемый страхом, он бежал, боясь обернуться назад, тяжело глотая воздух и поднимающийся с ветром песок. Приближалась буря, огромной песчаной тучей наседая на горизонте постепенно заглатывая чистое безоблачное небо в свои жернова.

У 3538 уже не осталось никаких сил, и он неудачно грохнулся на песок своим лицом. Тихо, не спеша, сзади приближался Чуфоли, сжимая в руке револьвер. Его глаза пылали огнем, тень постоянно меняла положение на песке, появляясь то перед ним, то позади него.

- Не всем в этом мире дано видеть то, что видишь ты.- Ренато ударил 3538 тяжелым сапогом по животу.- От тебя я этого никак не ожидал. Думал, что это будет кто-то другой, но не ты.- Он поднял 3538 на колени, а сам встал сзади и достал из кармана блестящий на солнце кинжал.- Я бы все на свете отдал за то, чтобы увидеть, как бы ты поступил на моем месте. Если бы ты стоял сзади меня и держал у моего кадыка острый нож, что бы ты сделал?

Чуфоли дернул кинжал и окропил огненный песок кровью. Он не перерезал ему горло, он лишь полоснул ему острым лезвием по лицу и ткнул этим лицом в пустыню. 3538 не кричал, он стонал от боли и от страха, он не мог выговорить ни слова, он был опустошен.

- Неужели ты в правду поверил, что я убью тебя?- Чуфоли по-детски рассмеялся.- Как же я тебя убью, если ты почти один из нас? Или, может быть, ты наивно полагаешь, будто я получаю удовольствие от человеческих страданий? Неужели я похож на садиста?- Чуфоли улыбнулся, глядя на попытки 3538 подняться на ноги.- Я ведь не демон…

- Разве… демоны… существуют?

- А люди существуют?! Люди в этом мире есть?! Настоящие люди… Где? Нету их больше, и не будет. Даже ты не человек, а всего лишь жалкий урод, попытавшийся прыгнуть выше своей тупой головы. А как ты думаешь, человек оставил бы тебя в живых на моем месте? Что ты молчишь? Что ты молчишь?! Ну и молчи, ну и правильно, это же так по-людски…

Чуфоли сплюнул на песок и отошел от 3538 на два шага. Взметнувшиеся руки его расступились в разные стороны и приняли на себя удар песчаной бури.

Песок стал наматывать вокруг них круги, окружая высоким непроходимым кольцом песка. Солнце светило внутрь этой трубки и обжигало лица этих двоих. На одном лице отпечатались ярость, безумие, некая отрешенность; на втором был лишь страх с легкой примесью отчаяния.

- Неужели ты и вправду подумал, что я сам дьявол, выбравшийся из ада с целью прогуляться на свежем воздухе?- Чуфоли бросил свой револьвер перед 3538. Тот недоуменно уставился на оружие, валяющееся среди песка.- Не бойся, возьми в руки, ты ведь не забыл, как им пользоваться?- Ренато насмешливо улыбался, глядя на сомнения арестанта.

3538 совсем очумел от происходящего. Он отчетливо услышал сотни голосов, исходящих от песка: взрослые и детские, мужские и женские, хриплые и звонкие. Они окружали его, постепенно вторгаясь в его черепную коробку, гудели в ушах и там же умирали полнейшим молчанием.

- Ну давай, стреляй,- Чуфоли с издевкой произнес эту фразу,- чего же ты ждешь?

3538 схватил револьвер правой рукой и прицелился. Глаза его были словно покрыты пеленой, ужасный шум в ушах мешал ему сосредоточиться, и поэтому, когда он услышал приказ Ренато начать стрельбу, рука его дернулась и нажала на спусковой крючок. Пуля попала Чуфоли в живот, и он рухнул на песок с вытянутыми в разные стороны руками. 3538 стремительно бросился в песчаную бурю, но она швырнула его вверх и со всей силы впечатала в пустыню. Он почувствовал, как песок наполняет его, как проникает в каждую клеточку организма, как забивается в радужку глаза…

© Грюнвальд...

[Грюнвальд 1,159]

***

5

Дверь в грязную и затхлую редакцию «Королевской Киренаики» открылась с весьма неприятным звоном бубенчиков, характерным скорее для бутиков, нежели для офисных зданий. Внутри было почти пусто, большинство редакционного состава отправилось наслаждаться плодами вовремя сданного в тираж номера, только один лишь молодой редактор, заканчивающий очередную новостную ленту, был здесь. Он ориентировался на местные байки, легенды, сказания и его можно было часто увидеть в почти уже исчезнувшем на Барке Арабском Городе. Впрочем, круг его журналистского интереса не ограничивался одними лишь арабами, он часто наведывался и к берберам, и к другим местным племенам. Проделанная им работа была огромной по размеру, и теперь он лишь отбирал самые важные и нужные на его взгляд части. Зашедший внутрь синьор был одет по-военному, на голове его некрасиво сидела пехотная фуражка. Весь этот наряд смотрелся очень неестественно на нем, словно гость надел его нехотя, через силу.

- Это вы синьор Браззи?- обратился он к редактору.

- Да, а вы кто, простите?

- Я звонил вам позавчера, вас мне порекомендовали как эксперта в области местного фольклора. Меня интересуют некоторые моменты ваших «Каудифских рассказов».

- Извините, я немного занят и не могу вам помочь. Вы лучше зайдите завтра, после обеда у меня отгул.

- Я не успеваю, синьор Браззи, поэтому нам придется поговорить с вами сейчас.- Он беспардонно сел напротив редактора.- К тому же это не займет у вас много времени.

Браззи хмуро вздохнул и присел на краешек стула, показывая свое исключительное внимание к этому важному делу.

- В одной из глав вы рассказывали о своем путешествии по колодцам юга Ливийской пустыни. Там вы встретили старика-араба, невесть откуда взявшегося в этих местах при всей его нелюбви ко всем туарегам…

- Я прекрасно это помню, не надо лишний раз напоминать мне о моей писанине и коверкать сюжет – в чем вопрос?

- Подождите, сейчас… Этот старик рассказал вам про пустынного ската, обитающего в песках Ливии. Мне нужно знать, где этого старика найти?

- Вы что, хотите поймать эту тварь, раз так отчаянно лезете в это дело?- Браззи мечтательно посмотрел на грязный потолок редакции и тут же в презрении скривил губы.- Это был бы хороший улов, наверное, хотя я не уверен, что кого-то эта… хм, даже не знаю как ее назвать… гадость, одним словом, может заинтересовать…

- Так где я могу эту, как вы сказали, гадость найти?

Браззи достал из верхнего ящика письменного стола карандаш и клочок типографской бумаги и стал крупно выводить на листке какие-то странные символы. Закончив, он протянул этот листочек посетителю.

- Что это?

- Эти символы написал в моей походной рукописи этот самый старик-араб. До сих пор помню, как он обрадовался новому, пусть и не арабскому, лицу – к концу своей двадцатилетней жизни в пустынной деревушке его просто тошнило от местных, он мечтал увидеть кого-нибудь мало-мальски образованного, с кем можно было бы просто поговорить… Великий был человек, умер в день моего отъезда – наверное, не стерпел мысль о том, что больше никогда не увидит ни своей родины, ни выходцев из нее… а ведь я даже не запомнил его имя, я вообще плохо запоминаю арабские имена, но прекрасно помню его самого, как он выезжал на своей каталке во двор, веселил малышню. Жаль мне его, очень жаль.

Посетитель взял оборванный кусок бумаги и вопросительно посмотрел на Браззи. Тот копался в своих запущенных редакторских карманах и постоянно из них что-то выбрасывал на захламленный всякой макулатурой пол. Он поймал вопросительные глаза собеседника и произнес с улыбкой:- «Не обращайте внимания на мусор - просто уборщица приболела. Обычно у нас очень чисто». Потом он, наконец, нашел, что искал – это был миниатюрный блокнотик, исписанный вдоль и поперек. Прошелестели несколько страничек, и Браззи с удовлетворением вскинул глаза на собеседника.

- Это было четыре года назад – мамма мио, столько лет прошло – в деревушке Аль Авайнат. Вокруг нее не было ничего на десятки километров, только пустыня в первозданном виде. Но можете туда не торопиться – деревушки больше нет на земле этой грешной.

- Простите, не понял – что значит больше нет?

- Там сейчас расположился наш временный научный лагерь «Фиджли», в нем то ли нефть ищут, то ли проводят всякие незаконные эксперименты, не знаю. Я там два месяца назад пытался интервью взять – так эти уроды-гвардейцы не пустили даже за распределительный кпп… Короче, сам я ничего особенного не знаю, араб лишь написал мне название колодца, но почему-то вслух его не сказал – суеверен был, наверное, а может быть и сам не знал точного названия. Уж не знаю, зачем тебе это надо, но, может быть, на месте разберешься, ведь не я один разбираюсь в преданиях и легендах Загадочной Барки, есть и другие эксперты.

Посетитель встал со стула и задумчиво посмотрел на странную надпись, сделанную на обрывке типографской бумаги, словно пытаясь разглядеть что-то знакомое, но, потерпев явную неудачу, положил этот обрывок себе в свой бездонный карман.

- Спасибо вам большое за помощь, синьор Браззи, вы мне и в самом деле очень помогли.

Синьор Браззи удовлетворительно кивнул головой и погрузился в бумаги, лежащие у него на столе. Он совсем не обратил внимания на уход странного гостя и, казалось, почти забыл о том, что к нему вообще кто-то заходил. Он достал из нагрудного кармана смятую папиросу и, весело подмигнув плакату «Сигарета – фитиль коммунизма!», закурил ее, пуская дым навстречу уходящему за горизонт вечернему солнцу, все еще видневшемуся из окна редакции газеты «Королевская Киренаика».

6

Синьор Томазино сидел в прокуренной до удушья комнате и задумчиво посасывал кровавую ранку на указательном пальце, которая неприятно жгла кожу и вообще сильно отвлекала от важных дел. Он равнодушно посмотрел на отчеты пропотдела Национальной Партии Киренаики (НПК) и положил их в открытый ящик своего письменного стола. Встал, потянулся. Медленно зашагал к зашторенному окну, чтобы спасти комнату от удушающего дыма (когда эти техники поставят импортный вентилятор?). Было четыре часа дня, солнце еще не отпускало свободную Киренаику из своей палящей хватки и скорее дразнило, лишь чуть-чуть дав слабину. Томазино настежь открыл окно и, облокотившись на широкий подоконник, ощутил приятный холодок легкого морского бриза, идущего из залива. С третьего этажа городской управы открывался обширнейший вид на Порт и Арабский город, также виднелась часть Малого Восточного Базара с семенящими туда-сюда мелкими ростовщиками и зазывалами. Большой Крытый Базар не был виден из этого окна, а жаль – его красивый восточный стиль прекрасно бы аккомпанировал индустриальным трущобам Порта, если бы он находился на месте тесного двухэтажного Арабского Города.

Тем временем снизу, на втором этаже, тоже открылось окно, из которого повалил смех, громкие голоса и отборные ругательства, совершенно взбесившие синьора Томазино. Он с досадой закрыл окно – ругаться и портить себе настроение сейчас совершенно не хотелось. Тоска и скука навалились на него, он зашторил окно темной занавеской и обернулся.

Не высокий, но и не низкий молодой человек со странным шрамом во все лицо показался Синьору Томазино до боли знакомым, но до конца вспомнить незнакомца вот так сразу он не сумел. Его неожиданное появление очень удивило хозяина кабинета, но ясность мыслей он сохранил и испуга не показал, умело скрыв его за любопытным, заинтригованным взглядом. Незнакомец поймал взгляд синьора Томазино и нахально улыбнулся, все еще продолжая молчать. Эта пауза длилась меньше минуты, но по личным ощущениям хозяина кабинета могла вместить в себя, по меньшей мере, десятилетие истории человечества. Время странным образом изменило свое направление, оно стало зигзагообразно ерзать по комнате в поисках хоть малюсенькой, хоть какой-нибудь щелки, но странный незнакомец смаковал каждую секунду, он словно пожирал время улыбкой, этой самодовольной ухмылкой, скрывавшей нечто большее, нежели просто выражение эмоции. Впрочем, длилось это всего лишь минуту, не больше.

- Кто ты такой,- Томазино совсем забыл о приличиях и сразу перешел на ты,- и какого дьявола делаешь в моем кабинете?!

- Я тоже рад тебя видеть, мой старый друг. Я, конечно, дико извиняюсь за такое совершенно беспардонное вторжение, но важность разговора заставляет переходить меня некоторые морально-нравственные границы,- странно, но в его словах совершенно не чувствовалась ирония.

- Подожди, да я тебя знаю,- лицо Томазино осветила радость догадки,- ты же тот самый провокатор, который пытался меня засадить! Но как ты сумел выбраться из концлагеря?

- Скажем, меня освободили досрочно за хорошее поведение.

- Я даже не помню, как тебя зовут – так давно это было. Черт, ты ведь словно символ той эпохи – эпохи, которая ушла. Сколько же лет прошло, даже и не скажу сразу? Пять, шесть – и правда не помню!

- Четыре года. С хвостиком.

- И ведь забыл, как зовут человека, который пытался меня засадить!- Томазино сладостно предался былым воспоминаниям, но ничего существенного не вспомнил. Он посмотрел на собеседника – тот теперь внушал ему даже некоторую симпатию – и, легонько пододвинув его в сторону, направился к большому письменному столу, на ходу вспоминая события того времени.- А ведь что за время тогда было – я мог засадить тебя хоть на пожизненное, ты мог отправить меня на рудники в Тунис – не то что сейчас, да... Полная каторга, а не жизнь, ведь я теперь не могу даже штраф выписать при всем моем высоком положении,- он достал из нижнего ящика сверток с копченой колбасой, оттуда же достал стопки с небольшой «генеральской» фляжкой,- хотя и до меня теперь никто не может докопаться…

Синьор Томазино резко опрокинул стопку коньяка себе в рот и, слепо пошарив в свертке рукой, достал оттуда заранее отрезанный кусок колбасы, который отправился следом за спиртным в бездонные края его расшатанного язвой желудка. Провокатор медленно подошел к столу и проделал ту же операцию, но с куда меньшим чувством удовлетворения.

- Так, все-таки, как твое имя?

- Тридцать Пять Тридцать Восемь, или можно Три Пять Три Восемь.

- Ничего себе,- Томазино уважительно посмотрел на провокатора,- это что, лагерные позывные такие, что ли?

Провокатор достал из кармана своего дряхлого серого пиджака («Господи, как можно ходить в этом при такой ужасно жаркой погоде?») измятую тряпочку и бросил её на стол. На грязном сером фоне было выведено: LQT.№3538. Чуть ниже надписи был нарисован желтый квадрат с буквой I внутри.

- И что это означает?

- Желтый квадрат – политический, буква I внутри – итальянец, а все остальное лишь индивидуальные обозначения заключенного. Его имя и фамилия.- 3538 засунул руку во внутренний карман и достал оттуда сложенный вчетверо листок бумаги.- Я должен тебя кое о чем предупредить.

- Я слушаю,- Томазино грузно ухнул в огромное кресло и жестом разрешил провокатору присесть на стул, стоящий прямо перед его огромным чиновничьим столом. Неожиданно в его глазах начали бешено вращаться контурные круги, они плясали свою странную пляску и никак не уходили с горизонта, мешали обзору и рябью покрывали глаза.

- На самом деле я просто хочу тебя кое с кем познакомить.- Синьор Томазино попытался встать, но странная тяжесть, подступившая к ногам, не давала возможности встать с кресла. Руки налились цветом, не было ничего видно, кроме ужасно знакомой кривой ухмылки на лице 3538, провоцирующей на грубость. Неожиданно тяжесть отступила, пелена, покрывавшая прежде глаза, ушла, и перед Томазино открылся вид на ярко-желтую пустыню, продолжающуюся до самого горизонта. Ноги его, обутые в тяжелые коричневые ботинки, безбожно жгло горячее солнце, только-только начавшее клониться к закату.

Синьор Томазино медленно повернул голову налево и с поистине искренним удивлением на лице разглядел в переливах жареного воздуха блондинку, вольготно устроившуюся на раздвижном стуле, и стоящего позади неё 3538. Сам же он все также сидел в своем неприподъёмном кожаном кресле, который стал стремительно быстро нагреваться под пустынным солнцем и неприятно жечь своего хозяина.

- Где я?

© Грюнвальд...