Про валторниста со снайперской винтовкой

[Michael 473]

Годов Борис Евграфович. 90 лет. Уроженец Ивановской области. Сын священника. Валторнист. Десантник-парашютист. Санинструктор. Снайпер. Разведчик. Зимняя война. Освобождение Бессарабии. Великая Отечественная. Неоднократно ходил в немецкий тыл, лично брал «языков». Войну закончил 11 мая 1945 года, пройдя военными дорогами не меньше 12.000 километров. Шесть ранений, контузия. Орден Красной Звезды. Две медали «За боевые заслуги», орден Славы 3-й степени, орден Отечественной войны 1 степени. После войны работал в НИИ-17, выполнял оборонные заказы Родины. В свободное время — художник. Написал не менее 100 картин. А война Бориса Годова была такой...

Давайте начнём прямо с вашего детства, где и когда вы родились?

- Родился в 1920 году, 25 августа, в городе Вичуга, Ивановской области и там прожил по 1935 год. В 1935 году я ушёл в армию воспитанником музыкального полка. У меня сложилось так: отец подсказал мне, вернее он сам устроил, чтоб я уехал. Он был дьяк, у него связи были, он мне говорит: уезжай, у нас уже две семьи посадили наших, говорить про это мне не хочется. Через знакомого капельмейстера отцу удалось договориться: он сказал — я устрою тебя, уезжай, и нигде никогда не пиши, никогда не сознавайся, что ты из рода священников. Мать – рабочая, отец – рабочий, всё. И так уехал в Ленинград в 1935 году, там был по 1938, и в 1938 перебрался в 204 десантную бригаду, в Борисполь.

Как так получилось, это же были довольно новые войска – десантные?

- Ну они там с 1935 года, в 1936 бригада уже была и участвовала в вылетах, десантировалась. Были Белорусская, Ленинградская и Киевская – три десантных бригады.

Это был ваш выбор или вас просто распределили?

- Нет, у нас так было: в полку, где я служил , а это был 31-й стрелковый Туркестанский полк (г. Кингисепп, Ленинградский военный округ), один батальон отправили на учения. Полковой оркестр был очень приличный и нас послали туда.

На каком музыкальном инструменте вы играли?

- Я валторнист сам, валторна. А капельмейстер у них, в 204 ВДБ, молодой лейтенант был. Я подошёл к нему и говорю: к вам можно перейти? Он говорит – с удовольствием примем, переходите. Поговорили — поговорили, вот, думаю, может не закончится ничем, а уже через месяц мне отец прислал бумажку, письмо. Пишет, что литер на тебя на месяц прислали из 204 ВДБ. Я сразу доложил, и меня отпустили. Я приехал домой, погулял этот месяц и уехал в 204 ВДБ, а в 1939 году уже принял присягу. В 1939 же был месяц на Финской войне, на Лодейном поле, Сортавала там последняя станция.

Там удалось повоевать?

- Там войны такой уж не было, финны занимали острова, а мы на берегу. Мы должны были освобождать эти острова, не точно помню, я был там сигналистом при штабе. Были попытки этот остров Максимансаари или Путкисаари взять, не помню. У финнов там автоматчики были, не давали подняться, наступление срывалось, или, может, не очень хотели, необходимости такой не было, по-моему. А потом Жуков приезжал, перед праздником 23-го. И приказал разбомбить острова и закончить войну, чтоб здесь не было ни войск, ничего. Здесь нет необходимости воевать. Прилетели самолёты, разбомбили всё здорово и ушли. Мы зашли туда – ни пленных, ни мёртвых, никого. Все оттуда вытащили, вынесли, пустые острова. И потом уже приказ был, закончилась война. Не знаю, после 23-го какой день-то был последний. И все, мы поехали по Белоруссии. За Финскую войну мы получили по 400 рублей, дали каждому солдату как вознаграждение. После Финской было у нас освобождение Бессарабии.

400 рублей это на тот момент много было? Что можно было на 400 рублей купить?

- Много. Я купил себе за 405 рублей часики, только вышли в Ленинграде вот такие кирпичиком, но пока я доехал, они встали у меня. Встали, а лётчики узнали, что у меня часы есть, новые, но неисправные. Ну и кто-то пришёл, давай, говорит, я куплю, деньги отдам, то же самое, что я заплатил, а я вот возьму их. Ну он взял, отремонтировал, конечно.

Хочу уточнить, вы в каком звании на тот момент находились?

— Я закончил школу младших командиров, был замполитом, должен был занимать место в роте боевого обеспечения, куда входили санвзвод, музвзвод, химвзвод, потом сапёрный взвод. Большая рота была, все было вместе. Там замполит нужен был, я дал согласие. А поскольку я музыкант, стал и санитаром, в то время у нас в школе обязательно было две профессии, одну основную изучали, одну вспомогательную. Только две профессии, у нас не как в других школах. Я стал санинструктором.

Какое вам было оружие по штату положено?

- По штату? У меня была снайперская винтовка по штату, потому что я занимался на снайперских курсах ещё в школе. А я и до этого, еще когда был пацаном, стрелял и без прицела. Понимаете, каждое лето я уезжал на стрельбища, и мне можно было стрелять из чего угодно сколько угодно. Стрелял очень хорошо, я и после войны занимался здесь, в Москве, стрельбой. Выручал даже некоторых. Командир взвода говорил мне: зайди, там место будет, постреляй за одного. Но я стрелял действительно хорошо – девятки, десятки у меня вылетали просто отличнейшим образом.

Можете сейчас что-то припомнить про эту винтовку, что за винтовка была, с каким прицелом?

- СВТ это была. Самозарядная винтовка, на 10 патронов был магазин. Потом я её оставил в штабе, когда мы отходили от Новоград-Волынска. Это место было на Новоград-Волынском шоссе, когда началась война – бригаду выбросили и на машинах выехала на Новоград-Волынское шоссе, это шоссе идёт на Житомир. Там надо было немцев задерживать, по возможности задерживать, чтоб отрезать тылы.

Давайте вот на этом поподробнее остановимся. Как вы узнали, что война началась? Где в этот момент находились?

- Как мы узнали, что война началась? Я находился в этот момент у родни одного товарища, лейтенанта. Погиб он, с парашютом прыгал и запутался, что-то не получилось, он разбился, мы его хоронили. Хоронили его в Киеве и остались там на ночь. Ночевали, думали – погуляем в воскресенье и поедем в Борисполь. А ночью сигналы пошли, сигналы, это ещё не бомбили, ни одной бомбы ещё на Киев не сбросили утром. А уже сигналы были везде, посты, машины ездят. Не знали, что такое случилось, но капельмейстер говорит – все, поднимайтесь, у него квартира была большая, нас там было двадцать с чем-то человек, на полу спали. Вставайте и пошли, мы быстро вышли, а у нас голубые петлички. Посты стоят, милицейские, армейские, нас пропускают без всякого, на место службы.

Где бригада находилась в этот момент?

- В Борисполе, 30 километров от Киева.

Там аэропорт сейчас?

- Да, сейчас там аэропорт центральный. Там был особый, самый лучший был в Европе аэродром по дальности площадки. У нас полоса была в 5 километров, в Европе не было нигде такого в то время. 5 километров! У нас такие были машины ТБ-3, они пашут-пашут-пашут…

Много места надо, чтобы разогнаться при взлёте?

- Да. Хотели строить ещё 1,5 километра в этом же году, в 1941. Пришли машины, пришло все, но война прервала.

Касательно прыжковой подготовки – насколько она серьёзной была?

- Прыжковая подготовка там очень серьёзная была. Понимаете, там все было по-своему, не как вот штабные школы. Тогда десантную единицу считали, что она такая единственная боевая единица. Она сама себя должна обеспечить, сохранить! Самое главное – сохранить. В любом случае – самооборона. На самооборону натаскивали, обучали. Падение тренировали, чтоб ты падал и не ушибся, ничего не поранил, подготовка почти что два года длилась, постоянно занимались.

Сколько у вас прыжков?

- У меня прыжков немного, мы не делали как сейчас – по тысяче прыжков делают. У меня было 24 прыжка. 24-й прыжок был – это мы выбрасывались в Бессарабию, и больше у меня не было прыжков.

С какой высоты обычно прыгали?

- 1200-1400 метров. От 1000 до 2000. Самолёт высоко не поднимался.

Что обычно входило в ваше стандартное снаряжение для прыжка?

- Если простой прыжок, то только парашют. Техника прыжка отрабатывалась.

Запасного не было парашюта?

- Да, был запасной. Обязательно на всех, все десантники были с запасным парашютом.

Укладывали сами?

- Да, сами. Свой парашют укладываешь сам. Помощник, который помогает мне укладывать – если я укладываю, я расписываюсь, если он укладывает – он расписывается, я ему помогаю. У нас такие столы были, сараи были укладочные, большие! Ну, 6000 человек.

На начало войны как бы вы оценили степень подготовки бригады? Как воинская единица – сильная была часть?

- У нас? Редчайше сильная. Редчайше подготовлена, мощно.

Можно ли сказать, что это были войска специального назначения? Которые нельзя поставить в один ряд с пехотой?

- Никак нельзя поставить. Понимаете, в то время – 1941 год, вся бригада получала автоматическое оружие и самозарядные винтовки СВТ и АВС, 10 патронов уже тррр! и все. А здесь – по патрону пум, пум, пум. И автоматы.

ППШ много было?

- У нас все до единого с автоматическим оружием! У нас не было винтовки, ни одной, даже и солдаты не имели понятия, что такое за трёхлинейка старая. ППШ, ППД, пулемёты были все новые, токаревские пулеметы были, симоновские пулеметы были, на колёсиках маленьких, скорострельные.

А из более тяжёлого оружия, миномёты?

- Ротные миномёты были, были, по-моему ещё батальонные, но в основном ротные.

Мы пару раз находили такую штуку, как миномёт-лопата.

- Да, миномёт-лопата.

Были такие у вас?

- Да.

Доводилось их применять?

- Кто имел их — конечно. В 41-м году применяли. Вот ракеты новые построили вот сейчас, ими стреляют, а тогдашний миномёт-лопата — ты всадил из него раз и видишь, куда мина полетела и где разорвалась. Но радиус действия маленький, около километра, наверное, даже меньше. Бригада была оснащена очень хорошо, все были обучены очень хорошо. Физически все подготовлены безупречно!

То есть это элитные войска?

- Самые настоящие элитные войска. Самые, самые настоящие. За четыре года там – мы служили четыре года, вырабатывали людей-автоматов, все делалось по минутам, по часам, все чтоб было. Я не знаю, не сберегли бригады такие вот, их распускали, бросали туда, туда, туда… они же такие были боевые, они могли многое делать.

Немец прорывался по Житомирскому шоссе, два батальона вышло что ли, и мы за два часа их обрезали, всех уничтожили, и там была такая паника, такой мы огонь создали. Это было море огня, представляешь? Но это море нельзя было поддерживать долго, понимаешь? Надо с собой возить боеприпасы, колоссальнейшие боеприпасы.

Где бы ни получалось воевать – вражеский огонь погашается мгновенно, как бы они не старались. Представляешь, тысяча человек открывает огонь. Они к этому тоже не были приспособлены, нет у них таких возможностей, как у нас. И мы в прорывы ходили, с такой силой прорывали, что боже мой! Огонь когда открывается, количество одних автоматов огромное. Только патроны подноси, только патроны. Мешок у каждого сзади – так полмешка патронов. Патроны собирали: у кого-то кончились на пулемётах – давай, половину отдавай.

Что вы можете сказать про национальный состав бригады?

- По национальности? Украина, конечно, были люди с Украины, но в основном-то русские. Это отборные войска, отбирали из областей. Нам объясняли: главное сохранить человека, сохранить солдата. Беречь его. Если нет надобности – тебя не пустят на убой. Таких вещей у нас не было – «до последнего стоять». Сохранить состав, который у тебя есть – это было как закон.

Уверены всегда были, что если пошли в наступление, взять деревушку – это сходу все получалось. Но я скажу – сходу в 1941 году так получалось из-за того, что немец нигде не встречал никакого сопротивления. А когда с нами сталкивались, ну хоть сто человек нападают на них, они обалдевают – такая сила огня идёт, что боже мой. Головы не поднять.

Вы можете припомнить свой первый бой в Великой Отечественной?

- Первый бой? Это вот на дороге мы были, я был санинструктором. При последней бомбёжке меня контузило и в штабе вообще хотели отправить в тыл, но поскольку я санинструктор и в нашей медсанчасти уже знал всех, все уже были свои – и доктора, и все, и начальник, я пришёл к комиссии. Есть возможность остаться? Есть.

Вы сказали, что хотите остаться?

— Да. И остался. Почему? Знаете почему – чтоб не отрываться от этой единицы десантной, потому что я знаю полки, я прошёл немножко с ними, мы все в полку знакомы с 1935 года, на всех соревнованиях вместе, у всех на глазах все проходило. Вот первый бой так и выстояли. Житомирский прорыв… Новгород-Волынское шоссе идёт от большого города, я позабыл, как называется, и идёт через границу на Житомир. Здесь на середине перерезали его. Немцы оказались отрезаны. Их как отрезали, так всех там и побили, загорелось там все, целая дорога была огня. Первый выстрел… у меня была снайперская винтовка, там не надо было никакой особой сноровки. Раз! Есть! Когда немецкие солдаты бежали – они не могли понять, куда надо бежать было, там рожь, с той стороны место открытое и пулемёты. Я видел — они поднимали руки.

Немцы сдавались?

- Да.

Когда вы стреляли – видели, как падают убитые?

- Ну а как же.

А вот людям, которые ничего об этом не знают, расскажите о том, насколько это страшно вообще.

- Никакого страха нет. Просто «пук!» и он всё. Как будто сам упал и никто не прыгал, не орал. Главное, я не слышал никаких воплей как сейчас в фильмах: уууу, галдят, все испачканы. Все было чистенько, все было хорошо. С каждого моего выстрела он убит или ранен. Тут же, мгновенно, выстрел, он – «тык, брык». Я со снайперской винтовкой потом в обороне сидел. Убивать я убивал, точно знаю, стрелял без промаха, был уверен, что у меня промаха никакого не может быть.

У вас, как у снайпера, были на войне какие-то преимущества перед другими солдатами?

- Нет, в то время никаких преимуществ. Где положен снайпер – там и был. Но я не снайпер, я же был санинструктор, это моя была винтовка просто.

После десантных войск попал на 2,5 года в дивизионную разведку. Две дивизии подходили к Москве. Немец встал, стягивал войска на Тулу. И вот подошли две дивизии сибирские. Все говорят – сибиряки, сибиряки… вот я и был в одной дивизии. 413 сибирская дивизия, сам состав основной это 2-3 года прослужившие срочную службу дальневосточники. Если бы сохранили дивизию, это была бы очень хорошая, боевая и ценная сила, но все получилось по-другому. Дивизия в 17 эшелонах подошла к Сталиногорску, первый полк высадился там, уже немцы знали, что идут сибиряки и листовки бросали.

Сдаваться предлагали?

- Да, дескать, зачем кровь проливать, война кончится через месяц. Полк высадился и сразу под обстрел попал. Ждали, они, конечно. Ждали, безусловно, у них данные были хорошие. И попали мы под дивизию такую… это дивизия была «Великая Германия», вот сейчас везде пишут – полк, нет, там была дивизия, но вся она никогда не воевала, только один полк.

Вы знали что это за солдаты — «Великая Германия»?

- Ну вот мы узнали уже когда полк погиб почти что весь, обложили его огнём миномётным, у них там миномёты были, просто мастерски владели им. И танками давили в обход. Наши стали огонь открывать все меньше и меньше, немец уже знал, что здесь полк небоеспособен и прямо пошёл напрямую, прямиком прошёл. Я не знаю, там в плен, наверное, попали многие, я в одном месте только видел, как сдавались. Всё. Артиллерия погибла вся. И вот что я скажу сейчас – за все полтора месяца почти что не было подвоза боеприпасов.

Как обходились?

- Был с собой комплект, дивизии, полки имеют комплект боевой, ну и они не знаю каким-то образом, там же не каждый день в бою, если деревню заняли, за неё и держатся неделю. Немец наступает 20-30 человек – пишут, что рота наступала. 2-3 танка издалека подходят. В этом полку своих танков было 20 штук.

Какие были танки?

- Т-III. Своих 20 танков в полку. И там Гудериан ещё 400 танками сзади шёл. И они имели право вызвать авиацию. Был где-то аэродром, который им подчинялся. Пикировщики Ю-87 часто прямо вылетают из одного места, три захода делают, всё разносят. Про авиацию мы потом узнали от пленных.

Бои были большие. Немец свои силы сохранял, а из нас выжимал всё, что мог. В день по 3-4-5-6 атак. Но близко не подходили. Не прорывались ни разу. Или не могли. Это в последнее время они стали по ротам – роту целую пустят, там примерно видишь, что рота, что много. А потом нет, потом выстрелов меньше, меньше.

Ещё артполк был. В дивизии в каждой есть артполк, там пушки 150-миллиметровые, 120-ти. Мощная артиллерия. Артполк бил по танкам, выпустил основной свой запас раньше срока. Дали автомашину со снарядами, сказали, пришла машина. Вместо больших – маленькие, представляете. 76 мм. Не тот калибр. Все пушки 76- мм были наполовину раздавлены, наполовину побиты. Артиллерия наша вся осталась там, потому что вывозить её нельзя. Там конная была тяга. 1914 года пушки, я помню, смотрел. Деревянное колесо здоровое, 120-мм пушки, мощные, хорошие. Но видишь, как получилось: там стали окружать, здесь. Вышли с боем. Я собрал свою группу и выходил. Никогда не тыркался, находил лёгкое место и людей выводил. Но полк артиллерийский, по-моему, почти весь там погиб.

Сколько у вас было человек в группе, которую вы выводили?

- В подчинении у меня было 11 человек, а вся отдельная разведывательная группа штаба дивизии – 29 человек по-моему. Командовал ей майор, начальник разведотдела.

На этот момент ваши обязанности как разведчика в чем заключались?

- Вот мы были там отдельно, мы на передовой не были. Там жмут на деревню на одну, жмут, командир полка говорит – так и так, надо помочь. Ползком или как, там погибших много, и мы подходили. Отбивали, и все. Куда-то далеко нас не отпускали, потому что командир полка чувствовал себе вроде защиту, нас придерживал при себе. Потому что он познал уже, что это за группа такая.

Когда вы, например, деревню атаковали, или поддерживали атаку, вы какие-то трофеи брали? Оружие, например?

- Да, да. Вот гранаты немецкие я терпеть не могу.

Чем они были плохи?

- Во-первых, эта вот палка, она же видно как летит. У неё, задержка, по-моему, девять секунд. Если она полетела и сюда упала, то ты её можешь свободно выбросить.

И делали так действительно?

- Я нет, мне не приходилось. Я запасался всегда только гранатой Ф-1 , наступательных никогда не носил, только Ф-1. У меня они были во все возможные места заложены.

Сколько могли с собой штук таскать?

- Ну я до десятка таскал.

Они ж тяжёлые. Хорошо метали их?

- Ну представляете, в то время была и сила, и воля. На тренировках гранату надо бросить, чтобы она не только цель поразила, а ещё летела с запасом. Я был натренирован. Я и учил всех, что надо, как надо делать гранатами. «Эфка» — опасная граната. Если бросил – должен обязательно ложиться. Бросал так: запал щёлкнул, 1, 2, 3, 4 и я её бросаю. Представляете? Она долетает – 5, 6, 7, 8, семь секунд и тогда только рвётся.

Зимой как-то перешли по Угре взрывать мост. Заходим в деревню – идёт бой. Атака первая пошла, мы сами распределились, я своих определил на левый фланг деревни, а лейтенант от роты на середину и правую сторону. А мне поле и лесок достались, оттуда немцы все время наступали. Заняли оборону, у нас был пулемёт немецкий, стволы к нему. Они хорошо бьют. Одну атаку отбили, правда, мало было их, во второй атаку стало побольше, в середине прорвались человек пять. Они ворвались, и их ребята окружили, взяли в плен.

Потом одна атака наша была, без команды, без всего, это уже мои хлопцы пошли в атаку, наших побили несколько человек. Ну там кто-то догадался, заставили немцев наших раненых выносить. И сразу ещё одна атака немецкая. Немцы опять в деревню ворвались. Огород, окно на кухню, внутри стоит пулемёт немецкий. Здесь дрова наколотые, старшина со мной стоял рядом, на коленях стоял у окна. Так меня ранило, а ему прямо в лоб пуля попала. Я гранату приготовил, противотанковую гранату. Бросаю, около дома она рвётся, за ней прямо летит «эфка».

Вы думаете, противотанковой не хватило бы?

- Я бросил просто чтоб они не могли стрелять, я в этот момент всегда знаю, две секунды разрыв, две секунды и вставай, осколки пролетели, не бойся ничего, смерть твоя кончилась. И я в это время уже точно бросил в окошко, и все, там взрыв, сразу оттуда три человека выскочили, два человека убиты. И всё, взяли дом обратно.

Вот так 6 атак были отбиты за полдня. В сумерках мы начали отходить. Потому что нет смысла, никто не приходит, никаких знаков, никаких ракет, ничего не передают. Мы пошли, стали отходить, вышли в полк. Все передали, мне нагоняй, конечно, хороший дали. Ну а так наказаний не было. От полка дали команду, что освобождена была рота из окружения, и на этом все кончилось хорошо.

Вам хватало гранат, не было с ними перебоев?

- Были перебои с патронами, не только с гранатами. Раз привезли машину с КС, так от них танки не горели, а потом я и не видел ни одного КС-а ни у кого.

Что скажете про немецкий автомат?

- Хороший автомат.

Откуда патроны к нему добывали?

- Если вошли на немецкую территорию или взяли деревню, где стояли немцы, патроны будут. Немцы уйти сами могут, а боеприпасы они не будут забирать с собой.

Всё бросали?

- Бросали, все бросали, что только можно не нести, не жалели ничего – ни машин, ни подвод, ничего.

Какой-то учёт этого трофейного оружия был или можно было, если он сломался, просто его выкинуть?

- Никакого учёта. Вообще по закону так: если я пришёл из боя без оружия, я должен добыть новое.

То есть не важно, какое оружие, лишь бы оно было?

- Да. Но таких случаев, когда не было, не припомню. Какой-то запас всегда есть, хоть пистолет, да передадут человеку.

Пистолет – редкое явление, у многих он был?

- Пистолет в 41-м году редкое явление было.

У вас был?

- У меня был ТТ в 41-м году, а в 413-й у меня был уже немецкий «парабеллум». «Парабеллум» у меня был всю войну. И записан в удостоверении был. Противогаз, винтовка, «парабеллум». И винтовку я все время с собой имел, у меня было две винтовки, за мной которая числилась — в повозке возилась, а вторую я достал немецкую снайперскую. У меня хорошая была снайперская винтовка.

Маузеровский карабин?

- И восьмикратный прицел, все как на ладошке, не то что четырёхкратный.

Как вы его добыли?

- Добыли как? Немцы отступали зимой, и мы обошли обоз, обошли его, потому что он двигаться не мог как мы, по снегу. Остановили обоз, там без боя все обошлось, сразу по обозу прошлись и запасы сделали. У них вооружение какое-то было, винтовки немецкие не брали, забирали автоматы и боекомплект к автоматам. У автомата и «парабеллума» патрон один и тот же. Набрали все кто сколько хотел, кто вообще не брал, не пользовался.

Из пары ТТ и «парабеллум» почему «парабеллум» выбрали?

- Из «парабеллума» я мог стрелять без промаха. Вот берём какую-то точку и стреляем из ТТ и из «парабеллума». У него отдача вот сюда, назад, а из ТТ раз, раз, подбрасывает ствол. И носить немецкий тоже удобнее было, так как было строго в 41-42-м году, носили в карманах.

Могло начальство отобрать такой пистолет?

- Могло, конечно.

Если, например, просто понравился?

- «Парабеллум»-то? В передовых частях, в полках – нет. В полках любой какой-то бой будет, будут немцы – будет и «парабеллум», и автоматы будут. Знаешь даже, случаи были: автоматов наберут там несколько штук, и везут в тыл, получать пайки, в обоз.

На обмен?

- Они нам водку, мы им автомат, вот такие всякие вояки были.

Был ли в том, что люди ходили с трофейным оружием какой-то элемент бравады?

- Никто не ходил. На передовой никто не ходил, чтоб с автоматом. Он лежал укромно, на бруствере или ещё где. Командир ничего не скажет, разве если пройдёт какое-то большое начальство, которое редко бывает. Хотя у нас командир дивизии проходил по передовой. Однажды такой трюк устроил – вышел и пошёл по брустверу, там выскочили сразу адъютанты его, встали и идут параллельно. Он сразу раз – ушёл. Терешков, генерал-майор, с палкой ходил, у него нога плохо работала, это царский офицер был, вот такой был человек, командир такой. Это под Тулой было.

Если вернуться к разговору о трофеях, что ещё могли у немцев забрать помимо оружия, что там было?

- Часы, ручки, зажигалки. «Самокрутки». «Самокрутка» – портсигарчик такой, а там уже бумажка, его ррраз! ррраз! и готово.

Вы курили?

- Курил, потом бросал, снова курил.

К разговору о часах. Снять часы с убитого – это расценивалось как мародёрство?

- Ничего не расценивалось, боже мой. Все знают, что снимали золотые кольца и пальцы отрубали. У нас в дивизии таких не было, чтоб кого-то судили за что-то там, за какую-то немецкую вещь.

Какое вообще было отношение к немцам среди бойцов?

- Ну, как наши, так и немцы — люди разные. Немцы попадали в плен и «хайль Гитлер!» орали. Один как сумасшедший был, орал. А некоторые говорили, что он в партии был в коммунистической, может врут. Ведь не каждого же расстреливали, если в плен попали, старались в тыл отправить, чтобы с него что-то взять, пользу. А некоторые были такие, я помню одного капитана расстреливал, он с каждым словом «отвечать!» сначала вставал и «хайль Гитлер!» кричал. А рассказывал все хорошо, рассказывал, как он дослужился без окончания какой-либо школы до капитана, всё время говорил: я один в армии такой, «хайль Гитлер!» В общем «проводил» я его из его же пистолета. В Белоруссии дело было.

Почему его пришлось расстрелять?

- А куда его? Возить с собой? Он не нужен. Вообще не нужен. Привезут его в штаб армии, или куда – нибудь, а он будет там свой «хайль Гитлер!» орать. У него больше ж и нет ничего.

Кто производил допрос военнопленного?

- Если мы в тылу взяли – то мы опрашивали в первую очередь.

Кто-то говорил у вас по-немецки в группе?

- Я немецкий учил с 5-го класса, 5-й, 6-й, 7-й, по-моему. Ну учил я плохо его, потому что он не нравился мне, и вообще я немецкий не переносил, а когда началась война, я сразу нашёл переговорник один. Потом мне достали ещё один, офицерский переговорник.

Это наши были или немецкие?

- Наши и немецкие у меня были, так что я мог опросить пленного. Я сейчас только, последние, наверное, лет десять позабыл все окончательно, и позабывать войну стал. А так все – первый допрос снимаешь, и все, что, как, какой командир, какая часть, кто командир, когда прибыли, сколько человек.

Насколько обычно охотно рассказывали?

- Ну почти что все рассказывали.

То есть никакого «ничего не скажу» — такого не было?

- У меня – нет, я не встречал. Одного, по-моему, старшего ефрейтора брали, такой тучный был. Перерезали провод связи и сидели, ждали. Подъехала грузовая машина, мы противотанковую гранату бросили под мотор, грузовик вздрогнул и все. А их было там несколько: водитель, и этот вот самый толстый, ефрейтор старший. Они выпрыгнули сзади. Может быть, сзади еще немцы были, мы не смотрели ничего, некогда было смотреть, потому что взрыв громкий, а до деревни, наверное, километра полтора-два. Этого толстого взяли, поволокли, он сопротивляться стал – здоровый, тяжёлый! И зима.

Связист?

- Да, связист. Ну ему раза 2-3 автоматом наподдали немножко. Сразу не разговаривали, потащили его дальше, потом начали колоть. Он же не двигается, не хочет двигаться, ему прокололи заднее место ножом, он вскочил, заорал. Ему говорят – быстрей, шнелль!, шнелль! Пинка ему дали, отползли в укромное место. На коленки подняли его, потащили, потом он сам встал. Ничего нам не сказал, ничего. Ну я и не стал спрашивать дальше, отдали его в штаб, там заговорит. Там тоже, знаешь, по-тихому с некоторыми справлялись если чувствовалось, что не будет с него толку никакого.

Доводили ли до вас какие-то данные, которые от пленных получали после допросов? Вас как-то информировали о том кто это, что он сказал?

- Никогда. Потом, когда переводчик будет снимать допрос с офицером, с начальником штаба, с командиром батальона или командиром роты, то никто не присутствует. Ну, может быть там старшина будет. А так никого не было.

А вообще разведку информировали о противнике?

- Ну представление имели, да. Я сам проверял, ходил на передовую. У нас сапёрный батальон есть такой в дивизии, он минирует, может разминировать, делает проходы в таких местах, ставит проволоку. Привезли нам эту самую проволоку и колья. Ставьте, говорят, быстренько, потихоньку. А проволока звенит, вот так коснёшься – звенит, чем-нибудь скручиваешь – звенит. У немцев по-другому было, они ставили внатяжку, хорошо. И вот ставим колок к колку и слышим: кук, кук, кук, кук. И звон. А мне один боец говорит: смотри, что делается, ложись. А там немцы параллельно проволоку тянут.

Другие бойцы говорят – не бойтесь ходить открыто, не нагибайтесь, никто вас не застрелит. Они стрелять не будут, они параллельно тянут. И так всю ночь до рассвета мы там и проходили. Много сделали.

А на Зайцевой Горе в 1942 было скопление войск немецких, чтоб они не перебросили под Сталинград, нас заставляли наступать чуть ли не каждый день. Гоняли на смерть. Вели бои все время. Передовые находились в 60-70 метрах, гранаты не бросали ни те, ни другие, стрельба только могла в воздух быть, тррр!, тррр!, все, немцы очередь дают – она проходит выше наших голов.

Это просто чтоб друг друга не провоцировать?

- Да, чтобы не провоцировать. Кричат, когда было плохо у нас весной с питанием: рус, приходи чай пить, у нас сухари есть, вот такие были, «Катюшу» запоют, то наши что-то там скажут.

К разговору о потерях. Капсулы-медальоны с запиской внутри – насколько это было распространено? Были такие у солдат?

- Были. Если потерял, он придёт и скажет, я потерял, ему дадут новый. Без слова дадут. В десантных войсках ничего не давали. Бумажки простой листок выбирался, простой листок, чистый. Мы уходили в разведку из дивизии, все чистые листочки сдавали, все карманы начальник первого отдела проверял, а первый отдел – это оперативный отдел. Нас все время туда собирали и карту мы запоминали. Я однажды стою и записываю, записываю, подходит ко мне «оперативник» – почему записываешь? Я говорю – чтобы усвоить лучше, если запишу – все запомню. А потом? А потом я сожгу, здесь прямо при вас и сожгу, я знаю, что я не имею права. Он так постоял, вроде ладно. Покажешь мне потом, когда будет готово. Идёшь в немецкий тыл и никаких данных у тебя нет. Что ты посмотрел по карте – хоть память и молодая, а когда идет волнение, вылетает. По-моему, бестолково это, так не должно быть на войне.

Что с собой в такой рейд по тылам брали?

- Трёхдневный паёк.

Из чего он состоял?

- Консервы, галеты, мясные консервы, сухой паёк, сухой паёк прям грызли.

Это какие-то концентраты в брикетах?

- Да, концентраты.

Горох?

- Нет, гороха не было, лапша, каша гречневая с луком и с салом, ух хорошая была! Грызёшь, и так луком пахнет… ну хлеба немножко, некоторые съедали это за день, за два, а проходить неделю можно.

Воду на себе несли?

- Фляжки были у всех. У меня всегда была лишняя фляжка со спиртом. Этого никто не знал, что она у меня есть. Когда началась война, я был санинструктором, получил сумку, там было определённое количество бинтов, шприцы, коробка маленькая для приготовления уколов. Уколол и шприцы в спирт. Уколов я много делал, потому что приходили раненые. Две операции даже делал, пока отступали мы до Киева. Две операции, представляете. У одного нога была переломана, левая нога, берцовая большая кость переломана, его двое вели. Ну я что, ивняк там, толщину вот этого пальца…

Как мизинец?

- Да, говорю, ивняк собирайте, давайте мне сюда. Нарубили мне, я показал какой, ногу я собрал, все собрал хорошо, тампончиками обложил, ваткой поддержать обложил, стал прутья подкладывать, здесь три прута, здесь три, это дело я очень хорошо знал. И потом все обмотал на босу ногу, потом всю ногу обложил, потом стал щупать – сходится кость вот тут. У тебя всё хорошо, говорю, но наступать ни в коем случае. И все!

А другому попал осколок в лёгкое, пробил лопатку и толстой стороной под неё ушёл, а эта сторона, тонкая, осталась здесь. Вот представляешь себе, когда пришёл он, ко мне подходят, говорят – у нас раненый есть, не посмотрите? Я говорю – ну давай посмотрим. У него разрезана рубашка была, я посмотрел, боже мой, оттуда уже черви вылезают наружу, значит, полно там червей. Я говорю – давай, сейчас будем делать. Терпи!

Обезболивающего никакого нет?

- Никакого нет. Вот я потихонечку руками эту косточку, пинцетиком там где-то помогал ему, когда больно – ну терпи, я так раскачал, раскачал, осколок выходил очень плохо. Посмотрел что там делается – это ужас один, столько там червей! Они не расползаются, они все что сгнило, что испорчено – все очищают. Я ему вычистил все. Я знаю, что нужно этих червей оставить, немножко, но оставить. Страшно, зато гниение, которое происходит, они тут же съедают. Написал ему кто делал операцию, завёл карточку, ну и его отправили дальше.

О судьбе этих людей ничего не знаете? Ничего не знаете о них?

- Нет. Никаких связей нет с ними. Помню, лётчика одного вытащили, прилетел на нашу передовую и посадку сделал, ну не посадку, кувыркнулся. Мы к нему побежали.

На чём лётчик был?

- На штурмовике Ил-2. Там стрелок был уже, подбежал я к нему, тот держится за лицо и кровь льётся. Ребятам говорю – вытаскивайте его. Я к лётчику – как дела, он говорит – сознание теряю, прихожу, у него тампончики такие – он забивал вату, ранен в левую руку. Пуля пробила щиток, с близкого расстояния, ну, со сравнительно близкого расстояния и ранила лётчика. Вытащили мы его, положили, раз 5 стрельнули сигнальными ракетам в сторону дороги. Махали-махали – давайте сюда кто-нибудь. Ни один не останавливается, не подъезжает. Ну я его перевязал, все хорошо сделал. У меня, говорит, финка есть, возьми на память её. И весь паёк самолётный, который у нас есть, у стрелка там есть такое место, там на неделю что ли. Все вытащили. Все забирайте.

Фамилию лётчика не помните?

- Нет. На финке были фамилия, имя, отчество, или фамилия-имя – две буквы. Из мрамора была ручка, мраморная, и такая красивая! Так вот с переливами бело-голубоватыми. Вот и вся память. Ну сказал он мне — из Горького я. У меня в Горьком был друг один, потом работал на заводе главным инженером в КБ, мы с ним встречались до 90-х годов, потом он умер. Воевали вместе, у нас Брестская дивизия была, за Брест присвоили имя. Мы в Бресте в самом не были, обошли с севера и перерезали дорогу. Немец там технику всю бросил. Оставались просто засады. Он везде так делал. Пулемётные гнёзда поставят, по три человека на гнездо. Остальные все уходят.

Те вот, кто в заслонах находились немцы, они убегали потом?

- Им до определённого времени, до вечера держаться надо было, а если будет наступление, то, значит, отходить можно. Техника ведения боя очень схожа, по-моему – всю жизнь одинаковая, прикрывай друга, потом сам отходи, он прикрывает тебя, если отработано. У меня было отработано.

Я ребятам внушал – чтобы сохранить себя – надо его сохранить, потому что от него зависит твоя жизнь. Но у меня все были молодые, у меня все были командиры отделений, я не брал бойцов – ходил в школу командиров отделений. Даже один был у меня старший сержант, помкомвзвода. Вот поэтому у меня были хорошие, боевые ребята.

С Вашей точки зрения немец что за противник был? Как его охарактеризовать правильно?

- Хорошая дисциплина, хорошая подготовка, хорошее оснащение полков и батальонов. Связь хорошая. Даже, по-моему, у них ротные станции были. Да, в войну были ротные станции. У нас в дивизии была такая станция, что с полками не могли связаться. В общем, я порядка не видел в 41-й год нигде, за исключением, конечно, десантной бригады. В бригаде у нас была связь с командирами батальонов, 4 батальона, 4 рации было. Но не помню какая – 5-ти километровка или не помню какая. Но была связь. У немцев везде связь была. Ну у нас тоже – как наступление остановили, так начинают тянуть связь, а через день – подключились, протянули – через день опять снимают, отступление будет. Я связистов видел много убитых. Лежат, катушка спереди, катушка сзади. Связь порвалась — надо найти где. Где-то упал осколок, перерезал провод, надо искать. Пока найдешь... Хорошо, если пошли с двух сторон, с той стороны и с этой. А там засада. Пришли, стали ремонтировать, а их расстреляли и зажали. Немцы связистов наших расстреливали. «Языков» мало брали.

Почему так?

- Ну они и так всё знали хорошо, у них разведка была. Всех командиров полков знали, всех абсолютно, дивизий, командиров полков. А мы никогда не знали немецких командиров полков. Надо идти, какого-то офицера добыть в немецком тылу, чтобы узнать, какая часть. Так и узнавали. Любой пленный попавшийся скажет.

Так задача и ставилась – «нужен офицер»?

- Да. Когда уже в немецкий тыл идём – мы узнавали, какая часть. «Языка» должны брать у неё в тылу. Как-то раз допросили одного пленного и не стали его расстреливать. Опасно, всё рядом с деревней. Сказали – иди вот в эту сторону. Если выйдешь к деревне раньше, чем через полчаса – ты будешь мёртвый. Попугали и все.

Отпустили его?

- Да. Не стали шум создавать. А резать его ножом – это дико как-то.

Вообще ножом приходилось пользоваться в разведке?

- У меня – нет.

Этому учили?

- Учили, учили. Учили в такую точку нажимать, что человек сразу умирает. Учили пальцами в глаза бить, песок сыпать в лицо. Рукопашный бой был у нас очень популярен. Командир роты собирал нас в свободное время на плац, на рукопашную. И выходят ребята, прослужившие по 3-4 года, приёмами владеют прекрасно, владеют всем, абсолютно всем, как спортсмены. Все бегают 1, 2, 3 километра, на лыжах 10 километров, в отличном состоянии все. Удары отработаны, принять удар, нанести удар или уйти от удара. Прыгали из машины на ходу и всегда вспоминали – сохранить свою жизнь! И внушай себе всегда – ты никогда не погибнешь, парашют твой раскрывается в любом случае. По-моему, каждый верил в это, каждый абсолютно, если не будешь верить, то действительно может что-то случиться.

По поводу обуви хотел уточнить: в сапогах прыгали или в ботинках?

- В сапогах.

Ботинок не было? Сапоги, соответственно, с портянками носили?

- Да. Сапожки у нас были кожаные, не кирза какая-то. Хорошая обувь была, подгонялась хорошо. Портянки мягкие, хорошие.

Какие-нибудь отличия от пехоты, например, в одежде?

- У нас были зимние куртки.

Что из себя представляли?

- Зимние куртки выдавались, когда война Финская началась. Некоторые на пуху, мягкие куртки, а половина – дублёнки.

Дублёнка-тулуп или куртка?

- Куртка. Минус 40 градусов выдерживала хорошо. А в Финляндии до минус 45 доходило. Вот почему водка там не доставлялась, начали давать спирт. В 45 градусов камни лопались, деревья лопались, сосны вот такие, проросшие в камнях. Ночью как даст! Разрыв.

В каком звании и где вы войну закончили?

- Войну я закончил 11 мая 1945 года. Ранен был 11 мая, пролежал очень долго, потом попал в запасной полк в звании старшины.

Как так произошло, что 11 мая?

- 11 мая бои-то не кончились, только в самом Берлине кончились.

Где вы были в этот день?

- Мы подходили к Берлину. Подходила 6-я армия, новая, новосформированная. Я смотрел, как она подходила к англичанам.

Что за ранение, как это произошло?

- В левую ногу два ранения, в тазобедренный сустав два осколка попало, один осколок прошёл к мочевому пузырю и не повредил его. И ещё один осколок у меня был между позвонками, это меня снайпер угостил разрывной пулей, я знаю, какой там осколок, он бронзовый. Между позвонков он там и сейчас стоит.

Бронзовый – это, видимо, оболочка?

- Разрывное устройство было бронзовое.

Как он попал – под каску?

- Нет, у меня каски не было. Я стрелял утром по офицеру, который проходил на передовую, увидал красный лампас, красная полоса, ага – старший офицер. Я рраз! его – подвёл и тут же выстрелил. И к нему бросились ещё. Я ещё выстрел сделал и ушёл. Засекли.

С какой примерно дистанции стреляли?

-Метров 500.

Тоже из СВТ? Какие-то патроны у вас отдельные, специальные были?

- Специальные. У меня немецкая винтовка уже была. У меня были разрывные, были трассирующие, были бронебойные и простые. У них разные головки у всех были. Трассирующие – она зеленая была, бронебойная – черная с какой-то еще, не помню уже. Так что у меня набор был хороший.

А я любопытный был очень, я разбирал немецкие разрывные патроны, находил надфилечек и выпиливал, и трассирующие наши тоже разбирал, подпилишь, оттуда белый фосфор. Не знали, что фосфор такое вещество. Что делали: ночью спят в доме, берут немножко фосфора – усы им намажут. Не знали, что можно и сдохнуть. Я однажды дом такими патронами поджигал, не дом, а сарай.

Выстрелами?

- Да, из немецкой винтовки. Вот сидел пулемётчик наш, стрелял, никак ему не поджечь солому на крыше. Раза два задымилось – никак не схватывает огонь. Я говорю – дайте я попробую. Выбрал себе место, вот с какого выстрела – я не помню. Немецкой трассирующей – загорелся.

Что за сарай такой был важный?

- Дом, а к дому сарай приделан. Скотный, наверное, сарай. И стояла пушка противотанковая, там вынималось одно бревно, она внутри стояла. Сгорел дом.

Сколько раз за войну вы были ранены?

- Сейчас скажу. Четыре ранения, контузия. Вот на один осколок у меня нет документов. Ранение в живот было –тоже нет. Мне вытащили осколок сразу, поставили металлические какие-то скрепки. Я позабыл про одну, она у меня чуть не заросла. И потом её доставали – наверное, сильнее и больнее чем все остальное получилось. Так что у меня по документам четыре ранения.

Надеялись с войны вернуться живым?

- Когда идёт бой, у меня никогда не было такого в голове, что останусь в живых или не останусь. Не думал об этом, как сложится. Потом азарт появляется, когда человек входит в этот азарт, это страшная штука, в азарте, наверное, большинство и погибает. Потому что он уже как-то теряет чувство опасности, лезет куда не надо.

Что-то такое было, что вы из этой войны вынесли, что-то такое важное, что на всю жизнь повлияло?

- У меня не было. Психического у меня ничего не было. Я как-то отошёл от войны.

Как про Победу узнали?

- Кто-то из телефонистов сказал, что война кончилась, и мы напились в этот день, напились очень здорово, в общем, очнулся я на полу, просыпаемся, там уже праздник готовят, выпивку опять, закуску. Начальник штаба дивизии сказал собрать всех ветеранов, будем отмечать, ну отмечали, выпили – опять напились. А потом – тревога, по тревоге все тут же бросились, передали, что по дороге прошла наша 6-я армия, а мы от неё недалеко, надо поддержать. Вот меня здесь и ранило. Неожиданно, конечно, я не ожидал. Но было настроение другое, все уже, когда сказали, что Победа, думали, что настоящая Победа, войне конец.

В самом Берлине удалось побывать?

- Нет. Мы шли на Берлин, а потом какое-то время выпускали из Берлина беженцев, там есть такая дорога Берлин-Штеттин, дорога сказочная, чуть ли не полированная. Ровная, из плит из больших. В середине какой-то прогалок, там уже все стаяло, и вот когда эта масса двинулась из Берлина, на тележках разных-разных, нам сказали, чтобы освободили дорогу для беженцев.

Хотелось вообще в Берлин попасть?

- Конечно. Если бы не ранение, мы все равно попали бы в Берлин.

Какие у Вас есть награды?

- Наград у меня немного. Есть Красная Звезда. Две медали «За боевые заслуги», орден Славы 3-й степени. И орден Отечественной войны 1 степени. Это награда была за Штеттин. Ворвались когда в Штеттин, немцы отошли. Мы в город – а оттуда немцы в атаку идут. Мы зашли в крайний дом и держали там оборону весь день и всю ночь до следующего утра.

Со стрелковым оружием оборонялись только, без артиллерии?

- Да. Ну у нас была возможность против роты обороняться. А нас было 16 человек. Держались мы все как герои (смеётся). Потом подошли наши, все, они стали сдаваться или отходить. Там видел как на Штеттин упал самолёт. Был очень большой взрыв. Вот только все думали – что такой большой взрыв, что за самолёт, истребитель-не истребитель? Наверное, они испытывали «Фау». Потому что как я его видел, в каменный дом он летел. Ну дом был снесён вообще, это был от нас, наверное, 4-й или 5-й дом, по той улице туда мы ходили, вот туда он упал. Как самолёт. Потому что гул услышали и такой громаднейший взрыв был, что самолёт не мог так взорваться.

А награды я не ношу, до 80-х годов не надевал вообще.

Почему?

- Ну не знаю, почему так. Война кончилась, канитель с ними поднимать не хотел.

Я читал, что после войны за награды выплачивали ежемесячно деньги.

- Да, за медаль – 5 рублей, «Красная Звезда» – 15, за «Отечественную войну» – 20 или 25. У меня много получалось, набиралось хорошо. В то время значительно. Я работал в НИИ тогда, всю жизнь проработал в одном учреждении, НИИ-17, занимались противоракетной обороной Москвы, радиолокацией, ранним обнаружением воздушных целей. А вот 50 лет было нашему НИИ недавно, чествовали ветеранов, а я не попал туда, не знаю даже, почему не попал. Там друзья все были. А сейчас дома сижу, занимаюсь искусством.

Те картины, которые висят на стенах – Ваши?

- Мои. Я начинал рисовать с 1951-го года. Клубника у меня в 51-м году сделана, я тогда начал ходить в студию при ВЦСПСе, была подготовительная студия в институты, в архитектурный, в институт Сурикова, Репина. Вот я учился там четыре года. У меня хорошая графика была. Очень хорошая. Ну так оно и пошло. Несколько картин сын передал в музей во Франции. Времена года. Зима, весна, лето и осень. Четыре все сделаны очень хорошо. Зима – приходили специалисты, сказали, что на очень хорошем уровне сделано. Я там подделывался под Поленова. Он берёзы зимние, я прямо в бересту вкрапления делал: и красные, и зелёные, и голубые, и только можно близко подойти и посмотреть, а так общий колорит получается очень и очень интересный. Они определили, что очень хорошо. А жена вот считала, что я мазнёй занимаюсь. (Смеётся.) На даче соседям я 12 лет дарил каждый год по картине. Всего я посчитал, я сделал свыше ста картин. Занимался ещё и музыкой.

Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть скрытое содержимое.