О книге Льва Гудкова Иллюзии выбора: 30 лет постсоветской России

01.09.2022, 11:06:16

Вчера на сайте Левады наткнулся на любопытную книгу Льва Гудкова.

Лев Гудков. Иллюзии выбора: 30 лет постсоветской России. Рига, 2021. – 228 стр.

https://www.levada.ru/2022/03/06/illyuzii-vybora-30-let-postsovetskoj-rossii-novaya-kniga-lva-gudkova/

Книга примечательна тем, что это взгляд оппозиционного деятеля.

Весьма интересное описание..., а вот оценки ожидаемы для либерала вроде Гудкова....

Лекция 1.

Предварительные замечания

Спойлер

Необходимость анализа исторических условий в длительном временном промежутке.

Героизм революционеров связан с нетерпением и завышенными ожиданиями, но «историю не делают спринтеры»

Транзит власти в Европе в 80-90е гг. связан с иными условиями, которых в России нет.

Западная политология не описывает условий России.

«Голая вера, что Россия будет свободной».

Либералы, демократы «не понимают массового отношения к власти».

Безусловно, если вы говорите о каких-то изменениях, то необходимо учитывать соответствующие условия в каких будут осуществляться эти изменения.

Безусловно, если вы пользуетесь какими-то западными наработками, то их надо адаптировать под эти условия.

Героизм и нетерпение революционеров связаны с завышенными ожиданиями и голой верой, в которой нет понимания массового отношения к власти.

Вывод: сложно с этим всем не согласится.

Лекция 2.

Макс Вебер: позиция ученого в ситуации кризиса

Спойлер

Протестанская этика = дисциплина и самоконтроль.

В России – авось. Потребность эмоционального действия. Преувеличение значимости собственного усилия по преодолению собственного конформизма.

«У демократов нет понимания, на чем держится устойчивость нынешнего режима и можно ли, вообще говоря, чисто моральным актом изменить ситуацию».

«Устойчивость режима не связана с личностью Путина, режим держится на других основаниях. Вера в это — характерная иллюзия, слепота надежды на то, что, убрав фигуру диктатора, коррумпированную верхушку, мы изменим весь порядок нашей жизни. На мой взгляд, это не более чем удобное самоутешение, другое выражение веры в авось или чудо».

Собственно говоря, продолжение предыдущей лекции.

Необходимость учёта местных условий. Наивная вера революционеров.

Тоже соглашусь с тем, что устойчивость режима Путина не связана с его личностью. Опять вопрос о необходимости учёта местных условий.

Лекция 3.

Макс Вебер о бюрократии

Спойлер

Бюрократия – важнейший инструмент массовизации или массофикации общества

Бюрократия оказывается самой эффективной структурой среди любых вариантов осуществления власти.

«Поносить бюрократию глупо. …»

«Поэтому крайне важной оказывается ценностная (в пределе — этическая) основа общества, вопрос: кто устанавливает контроль над бюрократией, какие интересы, какие смыслы вносит властвующая элита в деятельность бюрократии, как она обозначает их?»

Тоже сложно не согласится с этим.

Как по мне, эта лекция переходный мостик к следующим.

Лекция 4.

Типы легитимного господства

Спойлер

«… власть, господство должны быть в какой-то мере признаны подчиняющимися, т.е. не властью, пусть даже это признание будет выражаться как необходимость пассивного уклонения от исполнения. Эту особенность признания авторитета Вебер называет «легитимностью» господства»

Первое — это традиция, вера в священность («вечно вчерашнего»), высокую значимость всего того, что было до этого, вера в то, что издавна существующие порядки осмыслены и устойчивы именно в силу того, что «всегда так было» (это и есть традиционный порядок).

Другой тип легитимности господства — «харизматическое господство» … Ключевой момент: вера окружающих в его дар и особые способности. «Харизма» — это, скорее, не природное качество, а социальное признание …

Более важная причина заключается в том, что харизматическое господство всегда временное, это переходное состояние.

Третий тип легитимности господства — легальный характер власти. Легальный — «законный», основанный на установленных законах, конституциях или институтах с аналогичным статусом и функциями…

Третий вариант легитимности и есть бюрократическая система управления.

…. главная проблема бюрократии — это проблема того, кто ее контролирует, кто задает программу деятельности. А это, собственно, сфера политики.

Было бы большой ошибкой полагать, что феномен популярности и высокого рейтинга Путина есть результат его личных достижений, а не усилий восстанавливающейся номенклатуры — института, неизбежного для функционирования тоталитарных режимов.

Путин пришел к власти совершенно неизвестной публике фигурой, будучи назначен преемником Ельцина, то есть в ходе аппаратной верхушечной интриги….. пропаганда создала ореол «харизматика», «спасителя» от угрозы терроризма, «решительного» человека, могущего избавить страну от экономического кризиса, политика, от которого все зависит

Повторю еще раз для понимания того, как можно работать с веберовскими понятийными инструментами: Путин пришел к власти в ситуации глубокого кризиса, тотального разочарования в реформах … Ситуация полнейшей безнадежности, депрессии, отчаяния является главным условием ожидания чуда и спасителя, авторитарного вождя.

Но такого наведения «харизматического» ореола вокруг Путина было явно недостаточно для полноты легитимации его авторитета. Другим основанием его господства стала политика традиционализации, курс на «усиление духовных скреп», возрождение России, упор на значимость изобретенных тут же традиций. Этой эклектикой и объясняется та популярность Путина, на ней держится легитимность всей его системы.

интересов всех других групп и уничтожению условий для конкуренции политических партий.

Я хочу обратить внимание еще на следующее обстоятельство: если мы говорим об апелляции к прошлому как основе власти (Путин это провозгласил), то фактически это означает совершенно другой принцип легитимности.

Абсолютно неважно, что эта «традиция» мнимая, что это идеологическая фикция, мифологема.

Поэтому ежедневное прославление победы над фашизмом незаметно для зрителя соединяется с апелляцией к авторитету СССР, к имперским ценностям, замещается символами военной мощи, превосходства над Западом, милитаризма, русской духовностью и ущербностью демократии.

Путинская апелляция к традиции неизбежно влечет за собой смену принципов легитимации власти. Если мы говорим о воинской славе, о необходимости самопожертвования людей ради государства, о том, что «Россия» превыше всего, что «наша сила — в единстве», что государство есть главная ценность, потому что с этим связана и безопасность, и выживание всего целого (народа), то нетрудно предположить, что за этим должен последовать еще один тезис: «Россия окружена врагами» (внутренними и внешними), страна в кольце врагов. А отсюда логично ожидать появление следующих утверждений:

а) у правителя есть чрезвычайное право применять репрессии против своих явных врагов и скрытых оппонентов;

б) Россия — особая цивилизация, ей не подходит западная демократия с ее философией прав человека, гуманизма, свободы и т.п., она консолидируется верой в особую миссию самодержавного государства и, соответственно, верой в символизирующего или персонифицирующего его «царя».

Идея «пятой колонны», «иностранных агентов» и необходимости их преследований появляется после 2007 года и объявления антизападного курса политики российского руководства. Она окончательно вытесняет идею реформ, демократии, строительства правового государства, вообще права как ценности или объективного принципа.

Посмотрим на еще одну концепцию политики для прояснения как раз именно этого обстоятельства: потребность режима в фокусах негативной идентичности — образах врага. Именно этот комплекс представлений лежит в основе политико-юридического учения о суверенитете другого немецкого ученого — Карла Шмитта (1888–1985).

Вот тут уже интереснее.

Концепция признания власти (легитимизация власти по Веберу):

-традиция;

-харизма;

-законность.

В ситуации, когда ожидали спасителя... Такой появился. Харизма. Харизматического ореола добавило окружение. "Свита делает короля".

А далее... апелляция к традиции - смена принципов легитимизации.

Глобальных расхождений у себя с автором не вижу.

Вместе с тем, я не вижу ничего плохого в традиции.

То о чём пишет Гудков, это её риски...применительно к понятиям западной политологии (диктатура, авторитаризм и т.д.) о которой он выше сам же и высказался.

Лекция 5.

Концепция «политического» К. Шмитта

Спойлер

первый взгляд довольно простом тезисе: перебрав различные трактовки политики, Шмитт в конечном счете приходит к тому, что единственным основанием для определения того, что есть «политика» и чем она не является, служит понятие «врага». В своей знаменитой статье «Понятие политического» (1927 год, существенно доработанной и расширенной в 1932 году) Шмитт отталкивается от дефиниции врага у Гегеля, подчеркивавшего, что за признанием врага стоит потенция «нравственного отрицания чужого» в его, как тот пишет, «непосредственной и живой тотальности». Способность к борьбе с врагом лишена каких-либо субъективных или частных моментов, аффектов, пристрастий. Это «свободная и безличная» ненависть, конституирующая, вызывающая к жизни представление об объективном, то есть о надличном целом — народе, слитом с территорией, — «стране». Именно это разделение на врага и друга является последним, предельным основанием для консолидации социального или национального целого, аргументом для политического действия.

Высшие точки большой политики суть одновременно те мгновения, когда враг в конкретной четкости прозревается как враг»

Другими словами, речь идет об установлении диктатуры, отмене предшествующих правил, законов и норм, установлении нового нормативного порядка, исходя из идеи угрозы действий врага. По сути, это предельная юридическая рационализация фундаментального социального различения «свой/чужой», «мы/они», корни которого уходят в глубокую архаику. Однако такой порядок не сводится к простому, временному объявлению чрезвычайного положения или (что то же самое) экстраординарному режиму управления. Акт утверждения «врага» (и объявление в связи с этим чрезвычайного положения) полагает новое основание для тотального государства, то есть такого, в котором нет другой воли, кроме воли диктатора. Диктатор обладает суверенной властью, другого источника суверенитета власти нет. Тем самым полагается (конституируется) приоритетное право применения силы по отношению к любому, кто будет объявлен врагом, и вместе с тем готовность к захвату «потенциально любой предметной области» (полное отождествление государства и общества).

«Политическое» здесь оказывается «тождественным как праву объявлять кого-либо внутригосударственным врагом, так и праву посылать людей на смерть без соответствующего рационального (то есть внешнего) оправдания или цели».

Нетрудно понять, что довольно скоро право суверена соединилось с правом фюрера («фюрер всегда прав», «закон есть то, что считает законом фюрер»).

Прославление войны для этого военного поколения было выражением экзистенциального опыта страдания и условием восстановления высших ценностей жизни, возвращением к возвышающему «духу» коллективности, народа, нации, воплощенному в государстве. Консерватизм с его идеей твердого порядка, традиционной — органической — сплоченности и организованности, единства как воплощения жизненной силы «народа» противопоставлялся либеральному «разложению», атомарности, аномии, текучести и свободе.

Наличие «врага» (как условие включения механизма негативной идентичности) задает условия для артикуляции наших собственных достоинств, которые иначе, как в модусе угрозы, для нас не могут быть выражены. Это самый важный и эффективный способ представления коллективного целого в условиях, когда нет значимых оснований для чувства собственного достоинства, успеха, гордости и самоуважения.

Совершенно иную трактовку функций «врага» дают оппоненты консерваторов, наблюдатели и критики подымающегося тоталитаризма, среди которых особое место занимает, конечно, Дж. Оруэлл…«Враг» в описываемой системе — один из важнейших элементов организации репрессивной системы. Это полумифический внешний противник (могущественное, но дальнее государство, с которым ведется где-то там, далеко, на периферии, война, представленная главным образом в сводках средств массовой пропаганды, зрелищах взрывов ракет, убитых мирных граждан) и его агенты в среде непосредственного существования — внутренние враги, становящиеся объектом направленной массовой ненависти и омерзения.

Функции врага заключаются в том, чтобы:

1) быть условием постоянной, систематической, всеобщей и истерической мобилизации для защиты целого;

2) задавать фокус негативной идентичности (самоопределения от противного);

3) канализировать страх и отводить ответную агрессию против руководства в надлежащее русло в соответствии с распоряжениями и приказами руководства;

4) дробить массовое и индивидуальное сознание на отдельные, не связанные друг с другом фрагменты, подавляя способность к критическому рациональному мышлению, установлению причинно-следственных отношений между проводимой политикой и ее последствиями.

Наличие врага позволяет власти изолировать субъекта подчинения от любой неконтролируемой и нежелательной информации

Отсюда демонстративная ложь и демагогия официальных лиц, которую альтернативная официозу пресса пытается «разоблачать», хотя весь смысл высказываний представителей власти заключается именно в демонстрации своего права устанавливать норму «реальности», а не в том, чтобы говорить правду.

Таким образом, то, что мы имеем сегодня: усиление традиционализации политики, вытеснение политических конкурентов, оправданное политикой борьбы с внутренними врагами, внешней угрозой и необходимостью возвращения к своим традициям, никак нельзя признать случайным отклонением от ожидаемых процессов модернизации, демократизации и т.п. иллюзий. Архаизация или традиционализация политики — не фантом, это новая легитимизация власти, которая признается большинством россиян.

Путин — фигура не случайная.

… Приверженность к таким ментальным конструкциям неявно задает и формирует представления о «правильной» и «неправильной» политике, о том, что авторитаризм, военные диктатуры или иные варианты репрессивных режимов суть отклонения от общей линии и закономерностей современного развития, модернизации, демократизации, укрепившейся после краха коммунизма. Эти же стереотипы лежат в бессознательной основе и наших либеральных убеждений, транзитологии, аморфных воззрений российской оппозиции. Вера в это как доказанный научный аргумент отвергает любые факты, противоречащие этим убеждениям, несмотря на то, что более половины существующих сегодня в мире политических систем не являются демократиями. В этом ряду положение России совсем не случайно. Более того, многие алармистски настроенные публицисты все чаще говорят об умножающихся признаках кризиса демократии. Другими словами, транзитологические установки (с их дихотомией «демократия — авторитаризм») закрывают нам возможности понимания иных — недемократических и нелиберальных смыслов политического действия.

Ещё интереснее...в привязке к современности.

Кратко:

Образ врага позволяет консолидировать, мобилизировать нацию. Страх перед врагом. Направление негатива на врага. Формирование идентичности от противного. Дух коллективности. Подавляется способность к критике.

Образ врага помогает установлению режима диктатуры, т.к. позволяет власти объявлять врагом.

Это традиционная легитимизация. Новая легитимность признаётся большинством россиян.

Это не случайное отклонение.

Стереотипы либералов относительно случайности отклонения и возможности транзита власти ни на чём кроме веры не основаны.

С чем можно согласится:

Действительно, образ врага помогает власти.

Действительно, это иная основа легитимизация нежели была в начале нулевых.

Действительно, заблуждения либералов ни на чём кроме веры не основаны.

В принципе, почти со всем можно согласится.

С чем согласится нельзя:

Несмотря на попытки ухода автора от понятий западной политологии, всё равно автора тянет привязывать всё к аксиологии понятий этой западной политологии. Плохой-хороший, демократия-автократия, свобода-диктатура...

При чём, автор традиционализацию связывает с фашистской диктатурой. Понятно, что традиционализм это движение вправо. Понятно, что фашизм тоже держится на понятии традиция... И подобные увязки несколько сужают тему, позволяя очернять...

Что русский крестьянин веривший в царя батюшку либерал? Нет, такая вера основана на традициях.

Или может самоопределение от противного что-то новое? Комплекс маленькой нации... Или американская исключительность...? Восприятие свой-чужой? Может русофобия появилась лишь в постсоветское время? Может противостояние с Западом появилось только сейчас или в 1917г.? Или восприятие в России других стран через понятие фобия появилось лишь при Путине... и или лишь в советское время... Это более древнее восприятие... И западные санкции это только укрепляют.

И закономерно, что если власть работает на этом уровне..., то она воскрешает то что есть в глубинном восприятии народа, в его архетипе.... Оно лишь оживляется, а не формируется властью. И в этом нет ничего плохого.

Отрицательная оценка (со сравнениями с фашизмом) этому, вот то с чем нельзя согласится.

Автор начал с того, что надо изучать местные условия... вот он и подошёл к этим местным условиям.

От чего тогда отрицательная оценка? Народ не тот? Ну уж извините...

Лекция 6.

Политика как призвание и профессия

Спойлер

Сделаю некоторые предварительные выводы. Формирование представительской демократии — выделение автономной сферы «политики» из недифференцированных отношений господства — означает складывание условий для проявления личности лидера, способного ставить цели, исходя из своих представлений о будущем, увлекать за собой людей, поверивших в его способности и преданность «делу», нести ответственность за свои действия, включая выбор между предполагаемыми разными последствиями применения государственных средств насилия для достижения своих целей. Настоящий, или, как говорил Вебер, «подлинный», политик вступает в борьбу за власть не только с такими же, как он, лидерами, но и с разными группами бюрократии — «политическими чиновниками», партийной бюрократией и бюрократией ведомств, политиками «по совместительству», дилетантами (сессионными депутатами), с безответственными фразерами — политическими журналистами, «литераторами» и т.п. Именно в конкуренции и борьбе с ними складывается характер и социальная роль политического вождя, сочетающего в своей деятельности компромиссы и насилие, исходя из перспективы проведения последовательного курса завоевания и удержания власти.

Такой тип лидера — явление маргинальное в России. Нельзя сказать, что этих лидеров совсем нет, некоторое их подобие (Г. Старовойтова, Б. Немцов, А. Навальный, Л. Шлосберг и др.) возникает в кризисных ситуациях, но им не дано развиться в полноценных политических лидеров. Их либо убирают (убивают, репрессируют, не допускают до выборов и борьбы за власть)

В целом все это множество «живущих политикой» приходит в политику и во власть не политическим путем, а через разного рода кооптационные структуры и каналы, подбираются сверху по принципу лояльности и награды. В итоге то, что называется российским «политическим классом», в человеческом плане представляет собой смесь беспринципных карьеристов и коррупционеров, исполнительных чиновников, лишенных собственной инициативы, и номенклатурных рантье, готовых защищать свое достигнутое положение и доходы любым образом и способом, включая самые бессовестные и жестокие.

Поэтому консерватизм проводимого ими курса легитимного насилия предопределен самими механизмами селекции во власть и полной стерилизацией какой-либо инициативы и способности мыслить политически.

Кратко:

В России политика не по принципу представительства, а по принципу иерархии (подчинения из принципа преданности).

Маргиналов не допускают к власти.

В России нет политики. Всё решается одним лицом. Невозможность что-то изменить посредством выборов ведёт к апатии.

В принципе, соглашусь с этим.

Вопрос в другом, готов ли я поддержать маргиналов? Нет.

Вопрос в другом, готов ли я (и во имя чего) смести эту систему иерархии (понимая, что страна ввергнется в хаос)? Нет.

Вопрос в другом, что вы предлагаете позитивного, кроме борьбы за власть и негативного разрушения (в духе, до основания, а затем...)? Ничего.

А раз ничего, тогда зачем нужны именно вы (либералы, демократы)?

Далее можно не читать...

Лекция 7.

Проблема «советского человека»

Спойлер

В России преобладает представление либо о человеке как функционале государственного аппарата («винтике», служащем, «сознательном гражданине», «патриоте»), либо об асоциальном человеке (атомизированном «рациональном эгоисте», «самодостаточной личности»), разделяемое и сторонниками веры в демократический транзит.

Мифологемы о «новом человеке» характерны не только для СССР, но и для ранних этапов всех тоталитарных режимов — в Германии, фашистской Италии, Китае и других странах.

Одним из важнейших вопросов при анализе «советского человека» является то, как обычный человек реагировал на идеологический и репрессивный характер тоталитарного государства.

Собственно тоталитарной была прежде всего сама государственная машина и организация производства, постепенно захватывающая сферы повседневной жизни (воспитание, медицину, жилье и т.п.), а основная масса населения была вынуждена принимать эту систему и учиться уживаться с ней, приспосабливаться к ее требованиям и нормам поведения.

Массовое общество советского типа (массовый человек) возникает только к началу 1960-х годов вместе с повышением уровня образования населения (достижением примерно 7–8-летнего общего образования, включая обучение в ремесленных училищах и ФЗУ).

Реакцией на процессы массовизации советского (и тем более постсоветского) социума оказывалось не развитие, а умножение форм адаптации к власти, включая разведение норм и ценностей официальных и неофициальных, частного существования, навыки демонстративной лояльности и покорности, запреты на осознание того, о чем нельзя думать и говорить, практики систематической лжи, двоемыслия, приписок, коррупции и мелкого воровства, без которых обычная производственная и частная жизнь была бы невозможной.

Лицемерие стало основой массовой коллективной социализации. Все жизненные и экзистенциальные интересы человека были направлены на обеспечение условий собственного скромного благополучия.

Отличительной особенностью «советского человека», описанной после первого же опроса 1989 г., является глубоко усвоенный опыт приспособления к репрессивному государству. Крайние формы принуждения заметно ослабли к концу существования советского государства, сохраняясь в большей степени на периферии общества. Более сложные реакции и тактики адаптации предполагали скрытое взаимодействие с властью, сочетание принятия ее требований с неявным принуждением власти к учету интересов населения. Возникал неформальный торг, коррупционные сделки, взаимное лицемерие и уступки, множество различных типов социальной игры с властями — сложных негласных или неформальных сделок (в том числе и со своей совестью или тем, что ее заменяло), уступок, отношений господства и подчинения, которые сохраняются и по настоящее время.

Важнейшая из них — принудительная идентификация человека с государством. Советский человек — это государственный человек, поскольку государство являлось и единственным работодателем, и органом социальной защиты, попечения и обеспечения. Безальтернативность патерналистского (попечительского) государства делает его монопольным держателем и интерпретатором всех коллективных ценностей, значений всего социального целого. В такой системе координат отдельный индивид не имеет собственной ценности или независимого от государства значения: социальную определенность он может получить только в качестве носителя функциональных характеристик системы, «винтика» государственной машины.

В конечном счете человек и сам начинает определять себя в категориях бескачественной массы: как «простых», «открытых», «терпеливых» (пассивных, то есть не участвующих в политике) людей, обретающих максимум семантической полноты значений только по отношению к внешнему миру. «Мы» — граждане «великой державы», «империи», обладающей правом диктовать свою волю другим странам и народам. Сила (потенциал насилия) выступает как единственный критерий символической значимости индивида и маркер его социального статуса. Оправдание такого порядка производится путем апелляции к героическому прошлому СССР или имперской России: к мифам милитаризма, эпохам завоеваний и расширения территории, моральному авторитету победителя в войне с нацистской Германией, обладанию ядерным оружием. В этой системе координат легитимность вертикали власти все сильнее и сильнее привязывалась к мифологическому прошлому.

Однако значимость коллективных символов резко снижается (почти до нуля), когда дело касается ценностей частного существования. Здесь соотношение «своего» и «всеобщего» переворачивается, принимая форму оппозиции «мы — они», где «они» означают уже не образы «величия», а вполне конкретные представления об административном произволе, алчности, коррупции и эгоизме бюрократического начальства, то есть персонифицированных представителей государства, не выполняющих своих социальных обязательств. Поэтому отдельный индивид считает себя свободным от обязанностей соответствовать нормам поведения социализированного, «нормального» («советского», «государственного», «как все») человека. Такой человек разрешает себе полный отказ от обязательств, цинизм и бесчувственность по отношению к окружающим (но не своим близким), восполняемые демонстративной жестокостью в отношении девиантов любого рода: к убийцам, чиновникам-коррупционерам и т.п.

Идентификация с государством предполагает номинальное согласие на контроль над человеком, его частной жизнью, или, другими словами, «принадлежность к государству» советского человека выражается как взаимозависимость социального инфантилизма (ожиданий «отеческой заботы от начальства») и принятия произвола властей как должного и безальтернативного (необходимости «терпеть»).

Следующая характеристика «понижающей адаптации» заключается в уравнительных установках: «Пусть понемногу, но всем одинаково». Такое отношение распространялось на «всех» (то есть таких же людей, как сам индивид), кроме тех, кто занимает более высокое социальное положение в иерархии и причастен к авторитету государства, репрезентирующего коллективные ценности — безопасность, общий мир и благополучие, что отчасти подавляет социальную зависть. Поэтому этот эгалитаризм имеет очень специфический характер — это «иерархический эгалитаризм».

Массовая установка на примитивизацию запросов или вульгаризацию представлений о человеке (выбор и предпочтение во всех случаях более простых представлений) вытекает из самого признания насилия как сверхзначимого принципа социальной организации. Практики контроля, подавление разнообразия, ограничение субъективной автономии предполагают дискредитацию любых форм авторитета, не связанного с государственным насилием. Осуждаются не только идеи «меритократии», «благородства», подражание высшим слоям прошлого, культивирующим особый тип достоинства, но и сама установка на элитарную культуру. Вместо этого власти пытаются создать суррогаты «успеха», «достижения», «элиты», но только как находящейся на службе государства. Доминирующие латентные мотивы этого эгалитаризма — зависть, ресентимент, в свое время идеологически оправдываемый и раздуваемый большевиками, но сегодня чаще принимающий формы цинизма, диффузной агрессии. В любом случае результат этой политики «социальной однородности» социализма — массовость без присущей западной культуре сложности и дифференциации. «Человек советский», как пишет Левада, вынужден и приучен следовать и принимать в расчет только очень упрощенные, даже примитивные образцы и стратегии существования, но принимать их в качестве безальтернативных.

Иерархическое распределение государственных прав (и привилегий) в зависимости от места в системе господства блокирует и вытесняет представления об универсальности человеческой природы (идеи неотчуждаемых прав, свобод, достоинства) и веры в закон, объективность права. Результатом этого оказывается стирание и подавление социальных, культурных и групповых различий, которое закрепляется как негативное или даже агрессивное отношение к любым формам своеобразного, нового, необычного. Институционально закрепленная одномерность общества (массовость и единообразие «советского человека») достигается практиками типового унифицированного образования (в средней и высшей школе), нацеленного на удовлетворение интересов бюрократического управления и плановой распределительной экономики. Поэтому «советский человек» определяет себя и других через систему групповых и государственных ограничений и статусных привилегий, отступлений от закона, а не благодаря своей деятельности и ее результатам.

Как пишет Левада, видимость отеческой заботы порождает видимость благодарного подчинения, показное участие в государственных делах (следование лозунгам патриотизма) оборачивается соучастием в преступлениях государства, принятие ценностей государства становится условием сохранения ценностей приватных, каждый в отдельности против каких-то действий власти (или равнодушен, апатичен), но механизм коллективного принуждения вынуждает «всех вместе» выражать бурное согласие с каким-то очередным лозунгом.

Противоречия между требованиями соответствия «образцу» (давлению тотальной власти) и интересами повседневного выживания обычного человека порождали хронические напряжения, накапливающиеся в виде разрывов между обещаниями «светлого будущего», надеждами или иллюзиями людей и реальностью их жизни, окрашенной постоянной борьбой за выживание, за доступ к дефицитным ресурсам. Неизбежный в этих случаях ресентимент снимался «сознанием» своей исключительности или особости «нашего» (советского, русского) человека, его превосходством над другими народами (по меньшей мере несопоставимости). Поэтому для советского (и постсоветского) массового человека характерно специфическое соединение чувства превосходства с ущемленностью.

Разведение модальных планов существования и установление ментальных барьеров или границ между ними («двоемыслие») обеспечивало психологическую защиту, смягчая остроту противоречивых мотивов поведения, но не решало проблемы реальной жизни.

Но как власть пытается манипулировать населением, так и население, в свою очередь, «управляет» властью, пользуясь государственными ресурсами, немножко подкрадывая, покупая ее чиновников для своих нужд. Это диффузное «полусознание» держится на всеобщем ожидании репрессий, образующем фон коллективного принуждения, чувство «общего заложничества» («все в ответе за каждого»), которое распространяется на все сферы групповых взаимоотношений — семейных, профессиональных, учебных и проч.

Суммируя, «советский человек» (как своеобразный социально-антропологический тип) может быть схематически описан следующим образом:

1) массовидный, усредненный (то есть ориентирующийся на норму «быть как все»), для которого «типичность», усредненность оказывается очень важным элементом самоидентификации и регуляции, а потому подозрительный ко всему новому и своеобразному; неспособный оценить достижение (в том числе понять поведение) другого, если оно не выражено на языке иерархии государственных статусов;

2) приспособленный, адаптированный к существующему социальному порядку; массовый человек так или иначе, с ропотом или безропотно принимает произвол «государства»;

3) это «простой» человек, ограниченный (в интеллектуальном, этическом и символическом плане), не знающий иных моделей и образов жизни, поскольку ему приходится жить в условиях изолированного и репрессивного общества; одновременно свою примитивность и бедность он считает «достоинством», превосходством над «другими»;

4) иерархический человек, четко осознающий, что не только экономические и социальные блага, но и человеческие права, внутреннее достоинство, признание человеческой ценности, понимание допустимого, этические нормы, интеллектуальные способности, потребности и самооценки распределяются в соответствии с социальным статусом и положением в структурах власти; социальная гратификация и признание, а значит, распределение авторитетности носят исключительно пирамидальный характер и не связаны с достижениями и способностями индивида; точнее, достижения или способности могут быть признаны исключительно в рамках «должности», положения в системе иерархических статусов. Это означает, что универсальность норм, ценностей, принципов гратификации здесь не признается и не работает; и награждения, и наказания всегда выносятся с учетом принципа «взирая на лица». Иерархическое и партикуляристское понимание устройства общества служит среди прочего объяснением всеобщей индифферентности по отношению к коррупции и казнокрадству чиновников всех уровней (включая и президента). В таких социальных обстоятельствах понятие «элита» (а значит, механизмы выработки новых идей, образцов поведения и восприятия реальности, типы самоорганизации, а также селекции достижений) не работает, даже для институтов (науки, искусства), в которых эти принципы провозглашены не просто как функциональные, а как конститутивные. В общественном дискурсе это понятие полностью дискредитировано и либо отсутствует в своем исходном значении, либо сокращено и редуцировано до «властной элиты». «Номенклатуре» уже сама идея «элиты» глубоко чужда, и она искореняет ее со всей мыслимой враждебностью;

5) это хронически недовольный человек, прежде всего тем, что предоставляется ему в качестве всем «положенного», а потому разочарованный, завистливый, фрустрированный постоянным расхождением между тем, что ему «дано», и тем, что «обещано» (что составляет остаток невыполненных социальных обещаний и идеологических обязательств предшествующего режима);

6) поэтому считающий себя вправе обманывать всех, с кем он имеет дело: как начальство, власть, так и своих близких; это лукавый человек, демонстрирующий лояльность властям и своему окружению, но по-настоящему заботящийся лишь о своем выживании или об очень узко понимаемых прагматических интересах;

7) неуверенный в себе человек, поскольку он никогда не может полагаться на действие правил формальных государственных институтов, а значит, на правовую и социальную защиту (суда, полиции, соцстрахования и т.п.), обеспокоен стабильностью или предсказуемостью своего существования в условиях хронического административного и социального произвола; он крайне недоверчив (за исключением ближайшего круга родных и знакомых); невозможность или отсутствие для такого индивида оснований для внешней самооценки и уважения производят хронический комплекс недооцененности, коллективной ущемленности;

8) его разочарованность и чувство неполноценности компенсируются сознанием своей (массовой, коллективной) исключительности, превосходства (причастности к чему-то «особенному», «сверхзначимому», «надындивидуальному» — великой державе, империи, народу, — опять-таки являющемуся одним из остатков идеологии «нового человека», исключительности советского общества, «особого пути» православной России и т.п.) и в то же время прорываются неупразднимой ностальгией по идеализируемому прошлому, к которому относят все несостоявшиеся мечты, иллюзии, комплексы, желания; добавим сюда же и связанные с этим разнообразные комплексы, страхи, ксенофобию и параноидальную убежденность в существовании внешних и внутренних врагов, темных сил и «заговоров против России»;

9) жесткость предъявляемых к нему нормативных требований и правил снимается двоемыслием, лукавостью и коррупцией (причем эта коррупция двунаправленная: подкупается не только власть в лице разного рода чиновников и надзирателей, раздатчиков государственных услуг и благ, но само население — через различные подачки, привилегии, послабления, поощрения, посулы и разнообразные символические знаки избранности или хотя бы выделенности (включая и принадлежность к «особым» статусам и допускам). Коррупция — не просто смазочное «масло» в машине государственного управления, отношений власти и населения, но и средство фрагментации общества, разъедания гражданской солидарности и веры в силу права.

Первые замеры 1989 года подтверждали предположения, что с уходом поколения, которое было носителем этого типа сознания (1918–1935 года рождения), система начинает распадаться…... В ситуации разлома системы молодые и образованные люди (в первую очередь в крупнейших городах России) действительно демонстрировали прозападные и либеральные ориентации, отдавая предпочтение демократическим реформам, рыночной экономике, свободным выборам, высказывая свое неприятие советских символов и отношений.

Но первоначальное предположение, что молодежь, отказываясь от привычных моральных сделок с безальтернативной властью, тем самым оказывает разрушительное воздействие на тоталитарный режим, при последующих замерах не подтвердилось. Уже при втором замере (в 1994 г.) исходная гипотеза получила более слабое подтверждение, а уже при последующих — в 1999 году (проведенного сразу после тяжелого в психологическом смысле кризиса 1998 года) и в 2004 году — стало ясно: описанный тип человека воспроизводится в основных своих чертах, причем характеристики «архетипа» начинают проявляться у совсем молодых людей, которые уже не жили в советское время.

Отсюда вывод Левады: дело не в изменении ценностных ориентаций у молодого поколения и не в особенностях намерений, ожиданий, аспираций молодежи (а они, безусловно, возникли в новых условиях), а в том, что с ними делают социальные институты. Заимствования (главным образом технические или технологические, финансовые, образцы массовой культуры и т.п.), на которые часто ссылаются как на признаки сближения России с развитыми странами современного мира, вступают в противоречие с существующими формами социальной организации — ограничение доступа к властным позициям, апелляция к российским «духовным традициям» — и используются для дискредитации современности и проч.

Установки молодых и более образованных горожан на изменение являются характеристикой не процесса, а определенной фазы социализации.

Постсоветский «советский человек» за последние 30 лет адаптировался к рыночной экономике, вопреки всем мифам о коллективизме русских и несовместимости «нашего человека» с капитализмом. Он освоил новую бытовую технику, коммуникативные средства и технологии (компьютер, интернет, социальные сети), купил автомобиль, познакомился с чужими для себя формами потребления и проведения досуга и т.п. Он стал жить заметно лучше, точнее — больше и разнообразнее потреблять. Он — не противник демократии (но и не будет чем-то жертвовать ради ее утверждения в России), ему не нравится коррумпированный авторитаризм, но он не будет выступать против него, поскольку это не касается его лично. Именно такой человек стал условием регенерации тоталитарных структур, более организованных, мотивированных и целеустремленных, и их функционирования на протяжении вот уже 20 лет.

Это продолжение того что сформулировано к лекции №5... Надо изучать местные условия.

Кратко по Гудкову:

Выводится понятие "советский человек".

Это человек адаптированный (приспособившийся) к власти.

Это человек терпеливый к власти, внешним условиям, винтик системы, бескачественная масса, примитив, уравнительное "как все"...

Вместе с тем, лицемер, неуверенный в себе, хронически недовольный, недовольство компенсируется восприятие исключительности нации, жесткость требований государство компенсирует их неисполнением и коррупцией, завислив в плане благ (собственное благополучие)...

Восприятие мы-они..., отождествление с государством, надежда на попечительскую поддержку государства...

Молодёжь воспроизводит характеристики архетипа... Разница со взрослыми лишь в фазах социализации....

Иными словами, советский человек - условие регенерации тоталитарных структур в современное общество.

Иными словами, основная проблема местных условий это советский человек.

Соответственно, вопрос об изменении человека.

Что-то мне это напоминает...

Комментарий:

Блин, опять народ не тот!

Всякий раз как рассуждают о собственных идеалах, земных раях, всякий раз народ не тот.

Тут чётко виден негатив (при отсутствии позитива вообще) в описании и установки автора. Они подаются весьма тенденциозно в описании. особенно это заметно в таких характеристиках как лицемер, постоянно недовольный, неполноценный...

Народ не тот, вообщем... Не разделяет ценностей западной культуры, традиций и образов западных стран (хотя каких... в каждой стране свои традиции)...

Народ не тот!

Что ещё необходимо отметить...

Автор говорит о времени начала формирования советского человека с 1918г... и то что этот человек сложился к 60-м годам 20в.

На мой взгляд, это неверно....

Основа суждений - это суждения о коллективности... Именно оно ведёт к дальнейшему... Об отождествлении с государством, о роли попечительской государства, о терпеливости, равенстве и т.д. Это с одной стороны. С другой стороны, правовой нигилизм (обход норм права, бюрократия), отношение к человеку который выделился и не такой как все...

Вот это что свойства появившиеся с 1918г.?

Нееее, у этих свойств куда более древние основы.

Потому, понятие это некий универсальный тип (по тому же Веберу), т.е. то что в природе не существует.

Это намеренное ограничение описания... И водораздел этому - то что мешает свержению режима Путина.

А мешают люди, носители ценностей культуры общества. Народ не тот!

Я 1976г.... Как говорится, родом из СССР.

В 5 лет стал интересоваться спортом... Родители этот только поддержали.... По телевизору играют гимн перед игрой... Мать говорила: Вот смотри какой у нас величественный гимн... Гордись что ты живёшь в этой стране...

Не ем кашу... Мать тут же: "Мне на работу звонил Виктор Васильевич Тихонов (каков уровень креатива!!!) и говорил, что все съели кашу и больше всех съел этот... как его Фетисов (тут кто угодно мог быть)... Вот потому он такой ловкий, сильный, умелый... Ты же хочешь таким быть? Вот и ешь"... И я сидел давился этой кашей...

Смех, смехом... но на самом деле это великая вещь... когда дети хотят быть на кого-то похожи... Когда дети гордятся своей страной... Хотят быть похожими на лучших из лучших (кого они таковыми считают)... Это воспитание того самого человека, о которых говорят теоретики земных раев...

И это воспитание в рамках понятия традиция...

Нельзя воспитывать человека на постоянно изменяющихся ценностях... Традиция стабильна, а не динамична (изменчива)...

Вон сколько лет назад написал Маяковский "Что такое хорошо?" А ведь это рассказ о нормах общества, о его представлениях... И они ничуть не изменились с тех пор... Нормы это входит в понятие традиция...

И если вы говорите об изменениях, то вы должны учитывать традицию, потому что она часть архетипа поведения. Это то что определяет поведение... Тут не может быть плохого или хорошего. Не может быть оценок... Это то что есть. Это факт. И со своими подходами, что либералы, что демократы, что коммунисты идите лесом....

Земля обетованная была найдена тогда когда умер последний человек ушедший из Египта, не помнивший того что там было.

Для того чтобы принять ценности западной культуры надо изменить (заменить) людей проживающих на территории принятия.

А пока этого нет... Народ не тот!

Вместе с тем...

Описанное, применительно к "советскому человеку" соответствует традиционным ценностям...

Тут, конечно, нельзя не согласится, что общества, построенные на традиционных ценностях более восприимчивы к принятию сильной власти, более восприимчивы к роли монарха или роли диктатора.

И тут, безусловно, конечно, есть свои риски.

Но вот давать оценку этому на предмет хорошо-плохо, это неприемлемо. Об этом можно говорить как о факте, а не с оценочных позиций.

Лекция 8.

Вместо заключения: как мы думаем

Спойлер

Натравливая обывателя на либералов, кремлевская администрация канализирует недовольство населения и в какой-то мере нейтрализует потенциал массового протеста

Вопреки всему, либерально настроенная публика продолжает верить и надеяться на то, что массовые протесты и снижение поддержки властей (заметное после пенсионной реформы 2018 года) будут усиливаться и приведут в скором времени (или когда-нибудь) к краху путинского режима или по крайней мере вызовут те изменения, которых так долго ждали. Повторяются настроения, которые проявились на пике волны 2011–2012 гг., но быстро, уже в 2013 году, пошли на спад.

Инерция подобных ожиданий заблокировала понимание природы крымской эйфории. Многим кажется, что так думать (верить в силу массового стихийного протеста) сегодня больше оснований, чем вчера: распространение интернета стало предпосылкой более умелого и широкого обличения произвола власти, коррупции, раскрытия негативных последствий экономической и внешней политики Кремля и т.п. Приводятся цифры суммарного просмотра роликов Навального, аудитории Дудя, высказывается много дельного, разумного и справедливого. Однако реакция населения на эти публикации и документальные свидетельства оказывается не просто несоразмерно слабой и противоречивой, но, как показывают опросы, возникает сильное сопротивление тому, о чем говорится в них. Во всяком случае, отношение к этой политической критике не совсем такое, какое можно было бы ждать или на какое хочется надеяться.

Об отсутствии какого-то согласованного и ясного понимания либералами текущих процессов и причин реакционного поворота страны свидетельствует предельно широкий спектр предсказаний и «прогнозов»: от уверенности, что мы наблюдаем «агонию путинского режима

Появились хорошие аналитические политологические и экономические описания того, что сейчас происходит в стране, — доклады А. Кынева, К. Рогова, Н. Петрова и др.99, однако их отличает одна общая черта: короткий горизонт, объяснение происходящего производится исключительно из обстоятельств настоящего времени. Отсутствуют работы, которые демонстрировали бы сознание длительности, большого времени, свернутого в существующих институциональных структурах, определяющих массовое сознание, мораль, повседневные установки и планы действия. За этим стоит невнимание к механизмам воспроизводства составляющих их социальных отношений или, другими словами, отсутствие понимания природы массовой политической культуры, ее функциональности и инерционности.

1. Тупик российского либерализма в первую очередь связан с приверженностью преимущественно одному кругу идей, а именно, детерминизму демократического транзита.

2. Сегодня эта схема неверна, а сами нормативные установки такого рода оказываются неадекватными из-за изменения политического и социального контекста, они сбивают с толку.

Речь не о бенефициариях этих изменений, не о тех, кто «вообще» или «объективно заинтересован»

Активной силой во время перестройки и в развале СССР была средняя советская бюрократия (= служивая государственная «интеллигенция»), как российская, так и республиканская, утратившая какие-либо перспективы роста благосостояния, карьерного продвижения, вертикальной мобильности в условиях «закрытого» общества, руководимого партийной геронтократией.

Как только старая союзная номенклатура была отстранена от власти и ее позиции были заняты представителями второго или третьего эшелона бюрократии, так сразу же началось «торможение» и сопротивление радикальным преобразованиям.

После смещения советской партийно-хозяйственной номенклатуры часть этой средней бюрократии успокоилась и перешла на охранительные позиции.

3. Сегодня мы имеем дело с принципиально иной ситуацией, с новыми и не описанными политической наукой явлениями — регенерацией тоталитарных институтов и соответствующих пластов советской идеологии, «вторичным», или «возвратным», тоталитаризмом (в оппозиционной публицистике все чаще и чаще именуемым «фашизмом» по аналогии с муссолиниевским «корпоративным государством»).

Реверсные установки путинистов (идеологов «консервативной модернизации») не означают полного воспроизведения тоталитарной системы. Скорее, это попытки рекомпозиции, рекомбинации составляющих ее институтов и идеологических тезисов («возрождения великого государства», «возвращения к корням, к национальным традициям», борьба с чуждыми влияниями в сочетании с православным фундаментализмом, милитаризмом и т.п.).

4. Парадигма транзитологии неверна не потому что момент изменений окончательно и надолго упущен, а потому что никто здесь всерьез не собирался строить демократию, поскольку не был готов к этому, не думал об этом.

5. В нашем мышлении путаются условия транзита и обстоятельства распада институциональной системы советского типа.

6. Транзитологический подход направляет наше внимание исключительно на организационные структуры власти. При этом не затрагивается природа их

7. Рутина мышления такого рода сказывается, во-первых, на отсутствии дифференцированного взгляда на социальную структуру общества

8. Из первого вытекает второе соображение о характере работы в рамках транзитологической схемы — склонность к использованию набора готовых, но содержательно пустых понятийных

конструкций: «электоральный авторитаризм», «гибридный режим», «персоналистический режим», «плебисцитарная демократия», «неклассический авторитаризм плебисцитарного типа», «неокорпоративизм», «недостойное правление» и т.п.

«Кощеева смерть» или самое уязвимое место режима видится в раскрытии их манипулятивного характера (разоблачения инсценировки «выборов без выбора»). А значит, надо раскрывать фальсификации на выборах, разъяснять махинации и проч., и тогда вам будет «демократия».

Наивность этой посылки заключается в том, что как минимум половина населения (включая участвующих в выборах) прекрасно отдает себе отчет о церемониальном характере выборов, не связывая каких-либо расчетов или надежд с их результатами. Кто бы ни «победил», в самой власти и их повседневной жизни ничего не изменится. Россияне, может быть, и не знают всех деталей самой организации выборов, но убеждены в том, что так и должно быть, поскольку так было всегда и по-другому быть не может. Поэтому голосуют так, «как надо», как укажет начальство.

В отличие от наших политологов, большинство населения знает, что сила, мощь, авторитет режима (и его легитимность) не зависят от исхода выборов, а базируются на совершенно других действительных, хотя и не слишком открыто и четко сформулированных положениях, а именно:

иерархически выстроенному) принуждению;

б) эта социальная система безальтернативна, ибо «всегда так было»;

в) повиновение властям может внести какой-то «порядок» (включая иллюзии и ожидания подачки от государства скромных благ или избавление от угрозы их лишения), дать людям предсказуемость жизни, исходящую из расчета на то, что внешне лояльное поведение является условием невмешательства государства в частные дела человека;

г) риски изменений выше, чем отказ от изменений («не надо ничего менять, будет только хуже»);

д) цена демонстративной лояльности гораздо ниже, чем борьба за туманные ценности «демократии», справедливости, честности и т.п.;

е) глубокая убежденность в том, что сделать ничего нельзя, хотя «надо бы», и, наконец,

ж) власть занята очень важными делами, о которых мы не вправе судить, — внешней политикой, национальной безопасностью, распределением государственных доходов и т.д.

9. Если все же рассчитывать на «честные выборы», то надо бы уяснить, кто может быть участником протестного голосования и каков его потенциал. На пике социального недовольства (лето-осень 2018 года) о своей готовности принять участие в

Расчет на поколение молодых также сомнителен, даже если не принимать во внимание факт самой низкой активности молодых на выборах по сравнению с другими возрастными группами (а это тоже не случайно!). Численно молодые не могут создать перевеса в голосовании: не учитывается, что Россия — страна со старым населением. И не просто старым, а с преимущественно провинциальной ментальностью.

Различия между молодыми и взрослыми есть, но они минимальны и носят фазовый социализационный характер, с возрастом они исчезают.

10. Опять-таки если уж делать ставку на легальные выборы, то надо было бы постараться хотя бы принять во внимание мотивы не только тех, кто участвует, но и тех, кто не участвует в выборах, и не рассчитывать только на протестное активное меньшинство в мегаполисах. Однако именно эта сфера общественной жизни — представления «пассивного» или лояльного Путину большинства — неинтересна либералам.

11. С отказом от понимания своеобразия наших, российских, постсоветских институтов связана и приверженность таким терминам, как «авторитаризм», «персоналистский режим», «слабые» или «дефектные институты», создающие иллюзию, что все дело во всесилии или особом даре политиканства, демагогии или мастерстве бюрократического управления Путина (или Лукашенко, или еще какого-то диктатора из бывших республик СССР), что он всем крутит, все решает и контролирует. Гораздо больше оснований считать, что действующие институты вполне функциональны (в своем роде, если только не приписывать не свойственные им функции, не сравнивать их с западными). Они, как выясняется, весьма эффективны (если оценивать их по тем критериям, которые важны для самого режима), а их дефектность или слабость — это плод нашего неправомерного отождествления тоталитарных институтов с воображаемой нормой

12. Концептуальные установки сторонников транзита не меняются уже 25–30 лет. На собраниях оппозиционных партий постоянно звучит: «Когда мы придем к власти, мы проведем честные выборы, восстановим конституционные нормы, освободимся от коррупции и коррумпированных чиновников…» Эти люди и партии к власти не придут уже никогда, учитывая близкий уход поколения.

13. Я предлагаю такой эксперимент: попробуем мысленно (условно, временно) «взять в скобки» идею неизбежности перехода России к демократии и посмотреть, что останется, что составляет предмет «коллективного подсознания». …. Пока эта тематика — массовая основа консерватизма и повседневной терпимости к насилию — не будет проанализирована и осмыслена (как в свое время это было проделано в отношении нацизма), никакие движения протеста не изменят ситуации в обществе, не способном преодолеть тоталитарное прошлое.

14. Чтобы как-то ограничить поле анализа, выделю лишь несколько важных планов, необходимых для рассмотрения этой проблематики:

а) история повседневного взаимодействия людей с государственными институтами, значение опыта насилия и его социальные, психологические, культурные следствия для базового типа человека и, соответственно, общества в целом. Этот план предполагает в первую очередь экспликацию «исторической памяти» этих институтов, сами механизмы ее репродукции, осознание длительности социального времени, изучение особенностей воспроизводства институциональных образцов (характер массовой социализации);

б) социальная антропология: кто и когда был носителем новых ценностных и нормативных образцов действия, как они распределяются в обществе, в государственном аппарате, где концентрируются те или иные социальные типы личности;

в) межпоколенческое взаимодействие: «Что может дать нам молодежь и что может ждать от нас молодежь» (К. Маннгейм).

Это некоторые из многих белых пятен на карте мысленных проблем, которые должны быть заполнены и прописаны либеральными исследователями для того, чтобы общество начало сознавать себя и, стало быть, развиваться. В противном случае мы обречены на бесконечное словоблудие в сетевых или медийных резервациях122.

15. Значительные изменения в массовом сознании, культуре, базовых конструкциях реальности происходят очень медленно, медленнее, чем сами институциональные изменения. Это важно понять.

Сегодня советские идеологемы и стереотипы составляют основу легитимности власти и восстановленной коллективной идентичности (великая держава, враждебное окружение, русские как особая цивилизация, диктат российских геополитических интересов, антилиберализм и антизападничество). Можно с достаточным основанием предполагать, что следующая фаза будет характеризоваться размыванием и эрозией этих тоталитарных идеологических представлений и установок (с ними произойдет примерно то же, что и со стереотипами и мифами революции 1917 года, — они уйдут из-за несостоятельности связанных с ними ожиданий, но не вследствие моральной рационализации и проработки прошлого). Ускорить этот процесс может не катастрофический кризис, а заметное улучшение экономического положения населения, выход из состояния «умеренной бедности», провоцирующий завышенные ожидания, иллюзии быстрого процветания и рост претензий к власти. Содержательно, тематически советские идеологемы будут вытеснены, однако, не будучи осмысленными массовым сознанием, они оставят неизмененными сами структуры тоталитарного коллективного бессознательного (общественно-политическую культуру населения), а значит, сохранят свою потенцию для наполнения новым, но аналогичным в функциональном смысле материалом.

16. «Транзит» в головах вытесняет даже простые причинно-следственные цепочки и взаимосвязи вроде следующих: если зашла речь о государственной политике «традиционализации», «возвращения к корням», то есть о необходимости легитимации господства через апелляцию к прошлому, то с точки зрения социологии последствиями этого будет непременное усиление централизации власти, за которой следует ждать подавления социально-структурной дифференциации, выражающейся

а) в усилении контроля над сферами общества, ранее не входившими в компетенцию государства и его органов надзора;

б) в стерилизации автономии не только гражданского общества, но и отдельных институциональных сфер (образования, науки, культуры, религии, частной жизни);

в) в архаизации политики (возвращении к геополитическим или имперским принципам);

г) в неизбежном усилении репрессий как формы управления;

д) в изменении системы права и

е) повышении статуса и влияния силовых институтов, в первую очередь — политической полиции, которая по своему функционалу действует вне правовых и конституционных рамок.

Первые симптомы реверсного движения появились не вчера, а ближе к концу 1990-х годов, но оформленной политикой этот тренд стал после первого падения популярности Путина из-за гибели «Курска» и терактов на Дубровке и в Беслане, панической реакции правительства на протесты пенсионеров после «монетизации льгот», затягивания чеченской войны, вхождения балтийских стран в ЕС и цветных революций в Грузии и на Украине, их планов интеграции в ЕС и НАТО.

17. Неучет различных моделей и социальных типов человека. В ходу лишь одна (нормативная в процедурах объяснения) модель для теоретических спекуляций — экономический человек, мотивированный «потребностями» и интересами.

В очень большой степени социальное недовольство носит реакционный характер, поскольку объяснение причин, вызывающих его, не выходит за рамки разочарования от сформированных, но не удовлетворенных госпатерналистских ожиданий. В свою очередь, невнимание, пренебрежение или непонимание интересов значительной части населения, необходимости их репрезентации в публичном и политическом поле ведет к тому, что обычные люди, в массе своей оппортунисты и циники, не готовы внимать декларациям либералов, тем более следовать за ними. Для последних это оборачивается отсутствием партнеров по коалициям или неспособностью к компромиссам. Отсюда же потребность в замещении и психологической компенсации своей невостребованности и ненужности: жесты и позы самодемонстрации, склонность к изоляции, брюзжание в социальных сетях.

18. Отсутствие адекватного языка для описания социального многообразия оборачивается пренебрежением очень важным пластом коллективного опыта — коллективным бессознательным или социальным подсознанием.

19. Чтобы обоснованно говорить о транзите, надо видеть те силы, которые могут и будут производить подобные изменения.

Подытоживая, я хотел бы еще раз подчеркнуть основную мысль: сегодня, рассматривая природу путинского режима, следует признать, что мы имеем дело не с отклонениями от нормативной модели демократического транзита, а с принципиально новым в политическом плане явлением — регенерацией тоталитарной институциональной системы, последовавшей после длительной фазы ее разложения, рекомпозицией этих институтов. Это системное явление, поскольку оно включает не только организацию власти, но и (тайную, чрезвычайную, т.е. действующую вне правовых норм) политическую полицию, СМИ (превращенные в инструмент тотальной пропаганды и доктринации населения), суды, полностью зависимые от высшей администрации, псевдозаконодательные органы, сферы образования, религии, а также — в большой степени — культуры, спорта, рекреации, экономики, социального обеспечения и проч. Протест является реакцией определенных социальных групп на процессы регенерации тоталитарного режима, но это реакция меньшинства.

Насилие здесь — ключевой момент, но им не исчерпывается необходимый набор интерпретаций подобных изменений. Важно понимать то, чем притягивает и подкупает обычных людей такая структура отношений власти и общества. И фашизм, и нацизм привлекали к себе значительную часть идеалистически настроенных молодых и образованных людей из среднего класса, студентов, чиновников, учителей и т.п., хотя их силовые организации уже использовали другой человеческий материал. Путинизм точно так же в первую очередь апеллирует к положительным социальным сантиментам (национальный оптимизм и имперская гордость, сознание единства, военная слава, чувство силы, надежда на порядок и предсказуемость жизни, государственную политику социального обеспечения и т.п.). Они должны пониматься и учитываться в аналитике либеральных авторов в такой же мере, как и условия массового конформизма, цинизма и всеобщей коррупции.

Стратегия большинства населения — адаптация через снижение требований и запросов, установка на выживание, беспринципный оппортунизм. В России возникло массовое общество, но другого типа, чем в западных демократиях, — аморфное по своей социальной структуре, потребительское, догоняющее (ориентированное на заимствование), аполитичное, без признания необходимой сложности и инициативности, но с фобией нового (не технического, не инструментального). Человек этого общества умеет и может работать, он осваивает новые виды бытовой техники, коммуникаций, молодежь — языки и новые стандарты моды, образцы массовой культуры и т.п. Но никаких признаков расширения сферы гражданской ответственности, участия, политической активности я не вижу. Как нет и новых моделей «либерального общества». Напротив, сохраняется и постоянно обновляется идеология государственного патернализма, упования на сильную руку, вождя и учителя. Без внимания остается характер политики и легитимации власти: рецепция и демагогия традиционализации, вытеснение образов будущего, подавление политической конкуренции.

Чего ждать от будущего? Надо признать, что либеральное мышление и демократия будут оставаться течением маргинального меньшинства.

Собственно говоря, эта глава о проблемах либералов в России.

Кремль сознательно натравливает общество на либералов.

Либералы не понимают почему, даже в очевидных (для либералов) случаях негатива власти, народ поддерживает власть.

Либералы поддерживают один и тот же круг идей связанных с транзитом власти (в Европе хорошо, значит и у нас теже рецепты будут во благо). Никто в серьёз в 80-90гг не собирался строить демократию. Либералы используют готовы пустые понятия.

Сейчас нет заинтересованных в изменениях. Кто заинтересован в честных выборах? Молодёжь? Нет, т.к. это вопрос фазы социализации. Да и Россия стареющая страна.

Тоталитарные институты регенерируются в современность. И они, вопреки утверждениям либералов, весьма эффективны. Неучитываются различные социальные типы населения (в т.ч. готовые получать поддержку от государства, т.е. власти).

Раскрытие манипуляций с выборами это ерунда, т.к. все итак знают что от выборов ничего не зависит.

Основные выводы по Гудкову:

-Регенерация тоталитарных институтов в современность.

-Стратегия большинства - адаптация к режиму.

-Путинизм это апелляция к национальной гордости и социальному обеспечению (эти апелляции грех с точки зрения либералов)

-В России массовое общество иного типа в сравнении с Западом.

-Либеральное мышление и демократия - это мышление (и сейчас и в будущем) маргинального меньшинства.

В целом, нет особых возражений.

Единственное, отмечу...

Есть такая вещь как коллективная (историческая; социальная) память... Некий опыт... Нельзя вестись на сладкие байки о свободе... Это опыт 80-90х. Это опыт внушаемый Западом что за лозунгами долой коррупцию, диктатора, таракана и т.д. обычно следует хаос и обнищание... Это ни кому не нужно. Адаптироваться спокойнее. И те кто призывают революцию воспринимаются как враги именно потому что эти люди безответственны и нетерпеливы (о чём в первых главах сам писал автор), эти люди готовы положить на алтарь не только собственную жизни, но и спокойствие, стабильность, блага, жизнь других членов общества. Таких буйных, обычно, само население скручивает... А если их много, то с удовлетворением смотрят, как это делает власть.

Лекция 9

Ресоветизация и ее отражение в общественном мнении

Спойлер

Коллективные представления россиян складываются из нескольких источников: из политической культуры, то есть из воспроизводимого на протяжении нескольких поколений опыта приспособления к репрессивному и тоталитарному государству, коллективной идентичности — верований, символов национального целого, оснований для коллективного самоуважения и чувства гордости, страхов, представлений о врагах; из функционирования системы массовых коммуникаций и пропаганды, поддерживающих стереотипы и стандарты политической культуры; из массовых представлений о границах возможного для отдельного индивидуума и собственной ответственности за положение дел в стране, стандартов образовательной деятельности в массовой школе и, наконец, из характера социализации новых поколений — обучения тому, как следует себя вести в разных ситуациях, о чем можно говорить (и с кем), а о чем лучше даже не думать.

Важно дополнить эти методические замечания еще одним пунктом: необходимо учитывать саму структуру и «работу» такого социального механизма (социального института), как общественное мнение, его способность избирательного восприятия событий, их включение в уже готовые клише понимания и интерпретации, оценки, а также навыки выстраивать из отдельных явлений цепочки последовательных связей — представлять процессы в обществе (другой вопрос — адекватно или искаженно), встраивая их в схемы идеологических или мифологических сюжетов. Кроме того, надо учитывать различные состояния общественного мнения — моменты коллективного возбуждения или, напротив, стойкой депрессии, апатии, влияющие на избирательность в оценках происходящего, влияние источников информации, роль информационных «фильтров» («лидеров мнений»), функции интерпретаторов в неформальных группах, задающих тон и норму понимания поступающей информации, и ряд других важнейших факторов.

«Наконец-то пришел тот, кто нас всех спасет, — молодой, непьющий, решительный, энергичный», но и с надеждой на выход из кризиса. Пришел свой и понятный. И, как вы видите на графике, еще ничего не произошло в экономике, а показатели массового оптимизма резко пошли вверх.

Период между 2003 и 2009 годами — самый лучший в истории России, это «жирные годы», реальные доходы населения росли в среднем на 6–8% в год, начался потребительский бум, то есть начали сбываться все те надежды и ожидания ликвидации потребительского дефицита, которые двигали перестроечное движение.

Вообще именно милитаристская риторика и военные кампании — русско-грузинская, аннексия Крыма — давали максимальный эффект, оборачиваясь состоянием массового возбуждения и консолидацией, эйфорией национального единства. Благодаря этому пропаганда демонстрировала убедительное подтверждение, что Россия вновь «Великая держава», усиливалась антизападная демагогия, цель которой — дискредитация идеи «реформ», демократии, общественного контроля над властью, правами человека и т.п.

На графике 2 видно, как снижаются с середины 90-х годов показатели массового недовольства и едва сдерживаемого раздражения (с 61% в 1992 г. до 20% в 2014 г.), растет чувство удовлетворения (с 9 до 43% к 2018 г., особенно у двух общественных категорий — молодежи и чиновничества), стабилизируется положение «середины», основного массива населения, выведенного из острого состояния недовольства и переведенного в режим «умеренной бедности». Именно эти два последних массива — удовлетворенных и терпеливых — в сумме образуют основной состав общества (примерно 65–70%), «путинское большинство», живущее с сознанием «жить трудно, но можно терпеть», или смирившееся, или даже удовлетворенное своим положением, привычно колеблющееся между неуверенностью в «завтрашнем дне» и слабыми надеждами на лучшее будущее (график 3, стр. 206). Последнее обстоятельство крайне важно: это не просто выражение беспомощности и зависимости от власти, но и выражение государственного патернализма. Ю. Левада писал, что иллюзии и надежды масс — самый прочный материал репрессивных режимов.

Крымская патриотическая эйфория и возбуждение в очень большой степени, как показывает анализ, произошли за счет тех групп, которые ранее поддерживали протесты 2011–2012 годов, кто вышел на Якиманку и Болотную, но тут присоединились к путинскому «большинству» (на три четверти это как бы наш «средний класс»). Это значит, что роль великодержавных идеологем и установок оказывается гораздо важнее и сильнее, нежели «демократические взгляды и убеждения». Или иначе: такого рода убеждения и стандарты коллективной идентичности никогда не уходили. Патриотический пузырь начал спадать уже после кризиса осени 2015 года, несмотря на все усилия властей сохранить состояние «коллективной мобилизации» и консолидации вокруг власти на фоне санкций и внешних угроз. Но переломным моментом стала «пенсионная реформа» летом 2018 года, которая была воспринята населением с откровенным возмущением127. Ответом было резкое снижение рейтинга Путина и его двух приближенных, ответственных за военную и международную политику, — Шойгу и Лаврова, сильнейшее раздражение из-за милитаристской политики руководства (войны в Сирии, Донбассе, расходы на модернизацию вооружений и т.п.).

У режима, озабоченного перспективами самосохранения, нет и не может быть других ресурсов, кроме мифов прошлого.

Это указывает на сильнейшие фильтры, блокирующие участие в политическом процессе. Список имен,

Ядро твердых сторонников Путина (по собственной воле высказывающих ему «доверие») составляют люди старшего возраста (37–38%, а учитывая большую численность людей предпенсионного и пенсионного возраста в сравнении с молодыми когортами населения, они образуют физическое большинство этого массива), чиновники, бюджетники, то есть зависимые от государства группы. Это инерционная и консервативная масса, легко управляемая и мобилизуемая в случае необходимости для демонстрации солидарности с властью. Доля молодежи, прежде всего учащихся, здесь минимальна и составляет 8–10%. Молодые люди, еще несколько лет бывшие самыми явными сторонниками президента, сегодня высказывают явное несогласие или неприятие его политического курса, хотя интенсивность выражения этого негативизма очень слабая (у них самый большой показатель абсентеизма). Среди одобряющих его деятельность (закрытый вопрос, табл. 2) заметно явное преобладание чиновников (а значит, людей более обеспеченных) и пенсионеров (то есть бедных и нуждающихся групп населения), среди которых большая часть — женщины.

Ни правительство, ни тем более Дума (наш псевдопарламент) не вызывают доверия, несмотря на все электоральные технологии и позитивные для власти результаты выборов. Скорее всего, именно поэтому и не вызывают, поскольку люди так или иначе (в целом с некоторым трудом, со скрипом) осознают даже не имитационный, а инсценированный характер выборов и непредставительскую, диктаторскую их природу. Другими словами, преобладающее недоверие к российскому «парламенту», политическим партиям означает отсутствие в России «политики», самой идеи представительства групповых (региональных, предпринимательских, классовых, культурных, идеологических) интересов.

Долгое время Путин был освобожден от ответственности за положение дел внутри страны (царь — хороший, бояре — дурные), он символизировал «авторитет» России в мире, ее мощь и защиту от западного влияния, но после 2018 года царь оказался уязвимым. Перенос ответственности на нижележащие уровни власти, который, как мы видим из приводимых графиков 7 и 8 (стр. 208), стал работать с перебоями, хотя и не утратил совсем своего значения.

Тезис «тефлоновый президент» еще вполне значим, поскольку в данном случае его сохранение обеспечивается не личными достижениями или усилиями Путина, а инерцией его статуса — харизмой высшего положения в иерархии государственной власти.

Именно эти «средние» суждения образуют оппортунистическое и конформистское большинство — несущую конструкцию путинского режима. Но важно принять во внимание, что основа этого «консенсуса» — глубокая убежденность в аморализме власти, ее лживости и алчности, а также сознание невозможности добиться «справедливости» и «правды» в наших судах.

В общественном мнении, судьи, безусловно, компетентны и хорошо подготовлены, но абсолютно аморальны и бездушны, формалистичны. Почему так? Потому что граждане понимают, что они полностью зависят от государства и выполняют исключительно приказы вышестоящего руководства или администрации любых уровней.

Наши исследования коррупции показывают, что абсолютное большинство россиян (65–70%) разделяют мнение о тотальной коррумпированности всей системы государственного управления, но не видят в этом чего-то особенного или вызывающего реакцию острого негодования (табл. 4).

Поэтому, с точки зрения российского обывателя, человека, тертого жизнью и недоверчивого, ждать чего-то от выборов, которые номинально должны обновлять состав правящего «политического класса», не просто наивно или глупо, но нелепо (график 9, стр. 209). Единственный момент в новейшее время, когда значительная часть россиян (40–47%) поверила в «честные выборы», был 2011 год, обернувшийся манипуляциями и скандальными фальсификациями итогов голосования. Неудивительно, что обманутые надежды на демократические процедуры привели к массовым протестам, закончившимся «Болотным делом».

В массовом сознании наблюдается резкое расхождение двух модальных планов: как должно быть и как оно есть «на самом деле». Должно быть (в соответствии с остатками социалистических, то есть государственно-патерналистских убеждений), чтобы государство служило людям, заботилось о них, отвечало на их проблемы и ожидания, но на деле власть сама по себе, народ сам по себе (графики 10, 11 и 12, стр. 210—211).

Политика неинтересна, раз нет возможности чего-то добиться.

То, что часто стали называть апатией, общественной пассивностью российского общества, есть не что иное, как накопленный опыт отстранения от власти, от ее инициатив, нежелания всерьез включаться в дела, которые с советских времен называются общественными, а позже стали называться патриотическими. Считается допустимым, если начальство требует, идти голосовать или на праздничные демонстрации, на официальные гуляния или марш «Бессмертного полка» и т.п., но все это как бы «невзаправду», немного «понарошку».

Фальсифицированные выборы дают сфальсифицированный парламент

Но часто ли вы слышали дискуссии по этим вопросам? Нет. А раз нет, то нет и сознания значимости таких тем, таких проблем. Все отношения такого рода оказываются в зоне «бессознательного» общества. Но это и есть суть российской политической культуры. Без этого протесты и обличения будут не более, чем «разговоры в пользу бедных».

Стандарты поведения властей (цинизм, пренебрежение к жизни других людей, соблюдение только своих интересов сохранения лица и власти и т.п.) могут быть основанием для моделирования и прогнозирования их поведения в других драматических обстоятельствах.

Но главное, на чем держится популярность Путина, — это восстановление статуса и «авторитета России как великой державы», то, что люди ждали в конце ельцинского правления. Это крайне важное обстоятельство в структуре массовой национальной идентичности: чувство принадлежности к супердержаве, обладающей ядерным оружием, стране, угрожающей другим его применением, компенсирует сознание индивидуальной и коллективной неполноценности, национальной ущербности, несоответствие тем эталонам, которые символизируют западные общества (жизнь в «нормальных странах»), то есть сама идея насилия как культурного кода, основы авторитета (коллективного или индивидуального). Пики (график 13, стр. 209) указывают на моменты, когда удовлетворенность от сознания причастности к такой силе достигает максимума: теракты, послужившие поводом для реванша после первой и начала второй чеченской войны, война с Грузией, «Крымнаш», конфронтация с Западом после введения санкций. Функция «врагов» — обязательный элемент для консолидации в тоталитарных государствах. Неудивительно, что приход Путина означал систематическое использование этого фактора (наличие угрозы существованию России как «цивилизационному образованию», национальному целому). Последний замер (апрель 2021 года, контекст — предвосхищение новых санкций и ограничительных мер против путинской России) дает максимальное значение этого показателя (83% верят, что у России есть враги). См. графики 13, 14, стр. 211—212.

Именно потому, что власть присваивает себе суверенное право представлять коллективные интересы, в первую очередь вопросы безопасности, осуществлять защиту от врагов, внешних и внутренних, обычные люди считают безнадежным делом влиять на решение проблем в стране (график 15, стр. 213).

Соответственно этому страх как выражение собственной беспомощности в социальной и политической сфере становится постоянным фактором общественного сознания или мнения, своего рода горизонтом существования (табл. 11).

В условиях, когда подавлены все возможности выражения и представительства общественных проблем, разнообразия точек зрения на общие проблемы, групповых интересов, страх оказывается почти единственным механизмом артикуляции «того, что важно» для людей, что они боятся потерять. Это выражение ценностей, но только в негативной форме потенциальной утраты или лишений. Поэтому иерархия страхов открывает страхи за детей и здоровье, благополучие близких. Именно неуверенность в своих социальных возможностях образует хронический фон повседневной тревоги за близких.

Но интересно здесь усиление других страхов, имеющих уже собственно социально-политическую природу: во-первых, страх перед большой войной (оборотная сторона национальной спеси и гордости — «можем повторить», «не смешите мои “Искандеры”», «сотрем все в ядреную пыль», «все умрут, а мы будем в раю» и проч.). Резко поднялся в текущем году страх перед произволом властей, возвратом к массовым репрессиям, перед перспективой публичных унижений и оскорблений — явный эффект от жестокости Росгвардии и ОМОНа при разгоне массовых протестов.

Характер «врагов» (источников угрозы национальной безопасности, национальным интересам и т.п.) не является загадкой — это символическое воплощение Запада, демократии, правового государства, высокого уровня жизни населения, свободы, технологического развития и т.п. ценностей и благ, которые хотели бы иметь у себя россияне, но понимают, что никогда не будут их иметь при действующем режиме. Поэтому враги — это США и те страны, которые убежали от СССР и присоединились к ЕС и НАТО или хотели бы присоединиться (график 16, стр. 212). Именно они и стали объектом самой отвратительной пропаганды и лжи, усилий дискредитации и обличения (обвинения в вечной русофобии, реабилитации нацизма, покушении на национальные богатства, духовные традиции и все прочее, что путинский режим сделал основой своей легитимности). Это балтийские страны, вступившие в 2004 году в ЕС и НАТО, Грузия, пытавшаяся стать членом НАТО, но спровоцированная Россией на войну и потому не имеющая перспективы стать членом этих организаций, и Украина, после «оранжевой революции» принявшая планы по интеграции с западными структурами129. Отсюда понятно, что «лучшие друзья» путинской России — это авторитарные или тоталитарные системы господства, такие страны, как лукашенковская Белоруссия, Китай, Казахстан, Азербайджан, Сирия, Венесуэла.

Первые, еще слабые и короткие вспышки антиукраинских настроений стали заметными в периоды выборов на Украине, которые с большим неудовольствием наблюдал Кремль и его клака.

Никакого негативизма в отношении к близкой и родственной республике в России не было, надо было очень постараться, чтобы вызвать к ней такую враждебность, снимающую все вопросы к правовой стороне оккупации Крыма и провоцирования войны на востоке Украины.

Еще в ноябре 2013 года, когда начались акции на Майдане, 75% россиян считали, что отношения ее с ЕС или НАТО — это внутреннее дело самих украинцев, что России не следует вмешиваться в эти события, тем более военными средствами. Противной точки зрения придерживались от 26 до 29%, которые настаивали на подавлении украинского движения любыми средствами, включая вооруженную силу.

Поэтому чтобы уничтожить симпатии россиян и благожелательное отношение к украинцам, возжелавшим демократии и свободы, надо было радикально дискредитировать и опорочить события на Украине. В результате был выдвинут тезис, что на Украине произошел антигосударственный переворот, инициированный США (в рамках стратегии цветных революций), проплаченный ими, к власти пришли националисты и украинские фашисты, создана угроза жизни и благополучию русскоязычного населения на юге и востоке Украины, и моральный долг России — защитить его всеми средствами. Другими словами, власть заговорила на языке борьбы с фашизмом, языке Второй мировой войны, Отечественной войны, подавив тем самым симпатии и сочувствие к украинцам. Но это как бы первый план мотивации негативизма к Украине. Менее явные («подсознательные») мотивы растущей враждебности связаны с неявной угрозой перемен, дестабилизации положения дел уже в самой России, повторения того, что было в первой половине 90-х годов: реформы, проводимые, как утверждают путинские пропагандисты, под диктовку Запада, с одной стороны, а с другой — гордость за демонстрацию силы по отношению к внешнему миру, переживание имперских или великодержавных сантиментов. Поэтому уже в марте 2014 года (после бегства Януковича) отношение к Украине и Майдану радикально изменилось (график 21, стр. 216).

Восстановление такого рода интегрированности общества и консенсус с властью достигнуты исключительно за счет крайней примитивизации или даже архаизации массового сознания, отбрасывания общества назад, к предшествующим фазам социально-политической и культурной эволюции. Главный фактор этой негативной солидарности — антизападный ресентимент, резкое усиление антизападных настроений131. 87% опрошенных в декабре 2014 года были убеждены в том, что страны Запада проводят сейчас враждебную по отношению к России политику (не согласны с ними всего 8%). Центральный символический оппонент — США132.

Мощнейшее воздействие пропагандистской демагогии сказывается на том, что первоначальные мнения людей («санкции направлены только против правящей верхушки российского руководства», что оставляло равнодушной значительную часть россиян) довольно быстро сменяются на другие, затрагивающие благополучие всего населения («санкции направлены на широкие слои населения») (табл. 15).

Было бы наивным считать, что внешняя политика никак не связана с внутренней — наличие и умножение врагов, внешних и внутренних, требует защиты, укрепления обороны, национальной безопасности, что работает на повышение сплоченности и солидарности с властью, защищающей общие (традиционные) ценности и интересы. Поэтому следствием этих усилий аппарата будет рост авторитета и доверия к силовым структурам — армии, политической полиции, спецслужбам и «главнокомандующему» (график 22, стр. 216).

Наблюдаемые тенденции в эволюции общественного мнения говорят о том, что у «общества» нет проработки прошлого — ни социально-политической, ни моральной рефлексии над отношениями власти и подданных. Нет иммунитета против насилия и нет накопленного опыта неприятия диктатуры и террора. Само по себе возвышение и реабилитация, апология Сталина (через победу в войне, через пропаганду эффективного менеджера и успехов форсированной индустриализации при снижении благосостояния населения или по крайней мере отсутствии здесь роста) означает полную интеллектуальную и моральную импотенцию элиты, образованного сообщества, крайнюю степень развращенности общества, не способного преодолеть свое кровавое прошлое, более того, сделавшего его предметом коллективной гордости.

Теперь перейдем к анализу потенциала и структуры российского протеста (графики 27, 28, стр. 220). Первая составляющая (вероятность протестных акций) указывает на предельные параметры — верхнюю границу — накопленного недовольства. Вторая (готовность к личному участию в них) представляет собой нижнюю границу этого потенциала. Но ее не следует путать с реальным участием в протестном движении: оно на порядок или два ниже заявленной готовности. Если бы даже не 10–11%, а 1% вышел на улицы, то это был бы миллион или полтора ответственных граждан, но если не считать пиковых активностей, что крайне редко, выходят 30–40, максимум 60–70 тысяч человек по всей стране.

Причем в последний год-два наблюдается резкое расхождение между «вероятностью» протеста и готовностью участия: всплеск раздражения сочетается с падением готовности своего участия. Причины на поверхности: демонстративная жестокость полицейского разгона мирных гражданских акций и последующие столь же показательные карательные суды пугают людей.

Но это одна из причин низкой активности. Другие связаны с подавлением властями информации о протестном движении, его мотивах и участниках, ложью, и дискредитацией самих участников («купленные», «бессмысленная школота» и т.п.), и отсутствием реальных общественно-политических организаций протестного движения, без которых моральный запал и возмущение властями оказываются крайне нестойкими. Даже о таких движениях, как хабаровские протесты, которым в принципе сочувствуют миллионы людей, хорошо информированы всего 20–22%.

Нормой следует считать «что-то слышали».

Рассмотрим еще один пласт российской политической культуры, массовый аморализм граждан. Не то чтобы такой диагноз был окончательным, но все же он характеризует человеческую испорченность, проявляющуюся в отношении к событиям отравления и фигуре самого Алексея Навального. Как власть ведет себя, известно и понятно: приуменьшает значимость того, что делает ФБК, и расчеловечивает его личность («берлинский пациент», тот, кого не называют, кого нельзя называть и т.п.). После информации об отравлении и лечении в берлинском «Шарите» показатели одобрения Навального пошли вниз (с 20 до 15%), уменьшилось и число не одобряющих его (с 50 до 39%), и за три месяца выросло число ничего не знающих о нем (!) — с 18 до 29% (табл. 18).

Сказать что-то содержательное против него мало кто способен, просто «ничем не нравится», что воспроизводит общую пропагандистскую установку. Ведь в самом деле нельзя публично говорить прокремлевским политикам о том, что «царь — голый», что верхушка государства — воры. Этого даже думать не положено. Поэтому в массовом порядке воспроизводится диффузная неприязнь без каких-либо обоснований. Цифры как симпатизирующих, так и противников Навального очень малы, что указывает на ограниченность того контингента, который может идеологически выразить свое неприятие радикального критика режима. Сам факт отравления оппозиционера, то есть неудавшаяся попытка политического убийства, не вызывает никаких чувств у почти половины населения страны (табл. 23, 24, стр. 193-194). Более того, этот факт отрицается, не признается, принимается для подкрепления своего цинизма кремлевская версия об инсценировке отравления, о действии спецслужб, о разборках в оппозиции и т.п. интерпретациях, позволяющих, несмотря на весь абсурд и демонстративную наглость подобной лжи, принять их в качестве обоснования своей позиции.

Нежелание принимать во внимание эту сторону российского общественного мнения, может быть, позволяет демократам и либералам чувствовать себя более уверенно и относиться к себе с должным уважением — не все придерживаются таких достойных взглядов и убеждений. Но этого мало.

Ярче всего последствия такого «самодостаточного» самосознания видны на примере отношения и голосования по поправкам к Конституции. Мотивы изменения Основного закона, легализующего в очередной раз властный произвол и сохранение нынешней структуры господства, вполне ясны для абсолютного большинства россиян. Никаких тайн или секретов. Суть совершенно понятна — удержание Путиным власти пожизненно. Мнения его сторонников и противников если не почти равны, то вполне сопоставимы. Никакого единодушного одобрения здесь не просматривается. И если бы все, кто понимает смысл этих изменений и настроен против них, пришли на избирательные участки и проголосовали бы так, как они думают, политические итоги были бы другими, но общественный резонанс был бы совершенно иным. А так все осталось «как всегда».

Расклад за и против также вполне очевиден: молодые образованные россияне настроены против, пожилые малообразованные люди, сохранившие опыт жизни при «социализме», преимущественно за (графики 34–38, стр. 223–226).

Обоснование своего отказа от участия и ответственности можно видеть в табл. 28.

В заключение я хотел бы еще раз обратить ваше внимание на те сложности, которые стоят перед теми, кто стремится превратить Россию в демократическое и правовое общество и государство. Проблема в многообразии необходимых институциональных изменений, и не только в политической сфере, но и в судебной, правовой, образовательной, в сфере исторической политики. Без серьезного осмысления нашего прошлого и признания советской системы преступной, подлежащей моральной и государственно-правовой оценке, не может быть серьезных трансформаций. Я знаю лишь одну-единственную работу в этой области, работу очень высокого класса — книгу Евгении Лёзиной, анализировавшую опыт проработки прошлого в бывших тоталитарных системах — юридический, социальный, политический, образовательный — в Германии и бывших соцстранах, успехи и неудачи этой политики133. Но таких работ должно быть десятки, сотни, чтобы это было осознано и усвоено в сколько-нибудь значительных масштабах. Пока же вся работа сосредоточена вокруг двух комплексов проблем, которыми занимается «Мемориал», — правозащита и сохранение памяти о репрессиях советского времени. Это очень много для нескольких организаций, но этого очень мало для общества в целом, поскольку нет выхода к массовой аудитории, широкой публике. Возьмите для примера тиражи исторической литературы о сталинизме, издаваемой «РОССПЭН», — издательство А. Сорокина выпустило более 200 томов в этой серии, но тираж каждого издания не превышает 1000–1500 экземпляров.

Есть прекрасные работы историков, но вокруг них не возникает публичных дискуссий, поскольку эти мысли, выводы не доходят до публики. Они остаются в узком кругу самих исследователей, даже не публицистов. Разорваны связи между группами, генерирующими новые точки зрения, интерпретации, и так называемым «образованным обществом» в целом. Не возникает то, что когда-то Хабермас назвал «сферой публичности», то есть областью систематической рефлексии над текущими процессами и прошлым, которую образует, с одной стороны, академическая наука, с другой — писатели, публицисты, журналисты, политики, активисты гражданского общества и т.п. В этом взаимодействии должно происходить осмысление стоящих проблем. У нас все эти сферы фрагментированы и изолированы друг от друга. Поэтому даже «прогрессивная журналистика» не выходит за рамки болтовни и крика, поскольку она, в отличие от западных журналистов, с которыми мне приходится постоянно иметь дело, не обладает сколько-нибудь значительными ресурсами понимания. Из отсутствия знаний и понимания рождается псевдорадикализм демократической оппозиции, очень быстро гаснущий.

Все особенности такой общественной жизни, конечно, не случайны. Наши публицисты, обозреватели, критики вынуждены брать себя, свое понимание за точку опоры, поскольку они не представляют себе социальной структуры российского общества (массового посттоталитарного общества, своего рода социальной плазмы), лишенной групповой или классовой определенности. А значит, общества, точнее, аморфного по своему составу населения, в котором нет явных признаков групповой консолидированности, солидарности или, другими словами, нет механизмов представительства интересов и мнений различных групп134. Поэтому возникает пространство мнимостей — «власть» и условные «мы» без какой-либо идеи коалиций, союзов, дискуссий и сложной партийности, средств систематического выражения и последовательного отстаивания групповой точки зрения и позиции. Особенность тоталитаризма заключается в том, что он разрушает представление об обществе как единстве многообразия, говоря словами Аристотеля, навязывает даже своим оппонентам образы самого простого, если не сказать примитивного рода — «мы»/«они», «Путин»/«протестное сообщество» — без необходимых для понимания особенностей дифференциации и сложностей социальной структуры. И рано или поздно принимаемые обществом представления под влиянием постоянной пропаганды, но прежде всего из-за вытеснения из сознания идеи сложности общества, опосредуемого работой многообразных каналов информации, создающих особое пространство публичной рефлексии. Поэтому работа демократии, противодействия тоталитаризму начинается именно с усвоения идеи сложности общества, его состава и необходимости представления многообразных идей, образов реальности и их значимости. Только на этой основе может возникать сознание значимости договора, необходимости компромиссов, общего дела и ответственности.

Еще раз намечу те стадии реверсного движения, которые страна прошла после прихода к власти Путина. Первое — контроль над СМИ и установление цензуры (первоначально только над информацией из зоны военных действий в Чечне, затем — на все остальное), превращение СМИ в машину пропаганды; второе — административная реформа — централизация управления, ликвидация регионального и местного самоуправления, введение федеральных округов и представителей президента, обладающих большей властью, чем избранные руководители; третье — фактическое возвращение к государственному контролю над экономикой, выхолащивание оснований рыночного хозяйства, создание крупных госкорпораций и прессинг малого и среднего бизнеса. Четвертое — стерилизация выборного процесса и уничтожение зачатков парламентаризма, следствием чего стало формирование полностью зависимого «политического класса», ничтожного по своим человеческим характеристикам; последствия негативного отбора в политику будут сказываться чрезвычайно долго, скорее всего, всегда, если под «всегда» понимать обозримое время. Пятое — конфронтация с Западом и дискредитация идей демократии, свободы, либерализма, а вместе с ними — уничтожение идеи будущего, навязывание безальтернативного социального порядка. Узурпация власти стала возможной только при условии использования ресурсов принуждения и насилия, которыми располагает тайная, секретная, особая, чрезвычайная политическая полиция, как бы она ни называлась — ЧК, НКВД, МГБ, КГБ, ФСБ. Важно, что этому институту, включая его отдельные департаменты — Роскомнадзор, РКН, Росфинмониторинг, Минюст, Росгвардию и другие, — предоставлены полномочия действовать вне общих правовых рамок, любым образом подчиняя себе другие социальные институты: МВД, уголовную полицию, суд, следственный комитет, прокуратуру, СМИ и т.п. Без них те, кто был приведен к власти в относительно свободные годы, не удержались бы на своих позициях и не смогли бы восстановить звенья прежней репрессивной организации. Но начало этим изменениям было положено именно путинским захватом СМИ (как элементарной формой общественного представительства) после гибели «Курска» и освещения действия федеральных войск в Чечне на ранних фазах войны.

Насколько важна роль независимых СМИ в поддержании авторитета власти, можно видеть на примерах популярности Горбачева и Ельцина (графики 39 и 40, стр. 227). Одной из причин быстрой утраты поддержки и популярности политических лидеров в период перестройки, начала реформ можно считать утрату контроля руководством страны над СМИ, быстрое нарастание политического плюрализма и свободы критики власти. Горбачев, стремясь убрать старое номенклатурное руководство, объявил политику гласности (а значит, свободу выражения мнений публики). Но чтобы лишить монополии власти цековских геронтократов, он вынул из советской системы ее замковый камень — отменил 6-ю статью брежневской Конституции135, подорвав тем самым конституционную опору тоталитарного режима. В условиях растущей свободы СМИ он не смог ни предложить программу дальнейших реформ системы, ни сдержать напор критики. В результате советский режим пошел вразнос.

Горбачев утратил популярность за считанные месяцы после очень высокой массовой поддержки (реальной!), причем еще до своего фактического свержения в ходе августовского путча ГКЧП. То же самое очень скоро произошло с Ельциным, чья власть до 1993 года держалась главным образом на массовой поддержке и общественном мнении (и лишь позднее, после 1996 года, институционализировалась благодаря восстановлению контроля над силовыми ведомствами) (график 39, стр. 227).

Какой-то один из принципов демократии (честные выборы или свобода прессы) не может быть совместим с остальными институтами тоталитарной системы — режим обязательно будет разваливаться. Ельцин, оставив нетронутой свободу СМИ, благодаря которой он получил власть, открыл каналы для критики своей политики и ослабления своей легитимности, основанной на иллюзиях демократии и ожиданиях потребительского чуда. В результате его авторитарный режим очень быстро потерял легитимность и массовую поддержку (график 40, стр. 227).

Эти «ошибки» были учтены Путиным, который первые же свои действия во власти начал с ликвидации свободы СМИ (практически сразу после катастрофы «Курска», когда независимая пресса — в первую очередь НТВ, ОРТ и другие издания — подвергла его жесткому разносу за недостойное поведение в драматической ситуации). Возвращение контроля над СМИ (ликвидация НТВ, затем ОРТ Березовского) стало первым шагом на пути восстановления «управляемой демократии», за которым последовала централизация управления регионами, ликвидация свободных выборов и т.п.

Эта цепочка последовательных действий и институциональных установлений в конечном счете создает систему воспроизводства покорности, лицемерия, пассивности, которые определяют условия социализации следующего поколения или поколений. А значит, воспроизводят описанный Ю. А. Левадой тип человека с его фобиями, в том числе отрицанием всего нового, циничного (или лукавого, «двоемысленного», «двоедушного»), внутренне фрустрированного и тревожного, а стало быть, испытывающего острую потребность присоединиться или опереться на силу, даже если это сила государства, подавляющего его самого.

Ну вот и ожидаемое... Проблема преодоления "советского человека"... Народ не тот... Его надо менять... Вот собственно говоря, решение всех проблем либералов.

Кратко:

Любопытны рассуждения о моментах социального возбуждения...

Самосохранение власти - это мифы прошлого. То на чём держится авторитет Путина - восстановление величия страны. Значение функции врагов.

Средние суждения, конформистское большинство (либералам, почему-то не интересна эта категория) - несущая конструкция режима.

В тотальной коррумированности большинство россиян не видят ничего плохого.

Резкое расхождение с представлениями как должно быть (остатки социалистических убеждений) с тем что есть.

Политика не интересна, т.к. нет возможности что-то изменить.

Аморализм граждан (не поддержка либералов при отравлении Навального).

Значение страхов, то что люди бояться потерять (социалка).

Особенности жизни связаны с ограничение доступа информации.

То что связано с Путиным:

1.Введение цензуры

2.Административная реформа

3.Контроль государства в экономике

4.Стерилизация выборного процесса

5.Конфронтация с Западом.

6.Узурпация власти, устранение идеи будущего.

Ельцин не тронул свободу СМИ, в условиях ожидания экономического чуда при наличии тоталитарных институтов, авторитарный режим быстро потерял поддержку.

Путин это учёл и начал с ликвидации свободы СМИ. И далее по списку...

В итоге воспроизводится система покорности, лицемерия и пассивности, т.е. воспроизводится "советский человек", испытывающий острую потребность, опереться на силу государства.

Комментарий:

ИМХО, эта глава ему не удалась.

Название главы предполагает ответ на извечный вопрос: "Что делать?"

Вместе с тем, тут не описание "ресоветизации" (т.е. предложений о том, что делать). Тут продолжение описания того что было и есть с точки зрения автора.

Это описание проблем, а не предоставление предложений.

Рассуждения в духе предоставить свободу СМИ. Натыкаются на "ошибки Ельцина". А оно кому надо? Сам же пишет, что нет социальной базы для протестного движения. Да и люди помнят 90-е...

Любопытный пассаж о том, что Путин держится на том, что он восстановил величие России... Но раз так, то это отношении величию страны одно из тех положений, что находятся глубоко в общественном сознании. А раз так, то логично следует что это, по логике либерала, надо изжить. Вообщем, либеральное представление оно и в Африке либеральное... Не удивил.

Нет тут никаких предложений.

Вообщем, глава не получилась.

В целом по книге...

В описаниях во многом можно согласится, а вот в оценках далеко не всегда.

Любопытны пассажи относительно "верований" либералов.

И всё, как обычно, сводится к тому что народ не тот... И это на фоне призывов изучать местные условия...

Воспроизводится "советский человек"... Вот в чём, проблема. Народ не тот. Не принял их народ.

Если народ не тот, то тем самым, автор расписывается в том, что либерализм никогда не будет воспринят в России.

Либералы, по-сути, это кучка людей маргинальных людей для России, которые не могут ничего.

Это и объясняет тот факт, что наиболее слабая глава - это глава №9, которая касается предложений по изменениям. Нечего предложить либералам в России. Вот и сводят всё по-сути к одному народ не тот, народ не понимает, народ не дорос. А далее следуют уничижительные оценки в духе, лицемер, неуверенный в себе и т.д. Уничижительные потому как есть обида на то что народ их не ценит.

Тут уместно повторить вслед за Герценым: Страшно далеки они от народа...

Так обстояло дело что с либералами и социалистами в России в 19в - н.20в. Любопытно почитать "Вехи" и "Из глубины" - теже самые выводы про отщепенчество...

И самое интересное... везде отмечают рассуждения о том, что и либералы и социалисты в России видели народ своим богом... Всё во благо народа... Все рассуждения о его благе... Вся борьба с не разумной действительностью во благо народа... Крестьянства, пролетариата....

А тут народ не тот... не понял устремлений ни социалистов, ни либералов....

Недавно наткнулся на книгу О.Кошена "Малый народ и революция"

https://vk.com/wall-54295751_2396

на примере ВФБР формулируется вывод о том, что в государстве существует малое государство (интеллектуалы), которые в общались между собой в клубах... Выдвигались в этих клубах (делали карьеру), влияли на умы... А затем, получили влияние в обществе, государстве (Большое государство)... Малое государство (интеллектуалы) противостоит (на уничтожение) Большому государству (реальное государство).

Тоже про либералов можно сказать... И отщепенчество, и малое государство... и нынешние либералы, и нынешняя пятая колонна... страшно далеки они от народа... Народ не тот... Это противопоставление себя народу, как малое государство большому. Не принял их народ в борьбе с государством... Не тот народ.

В 1917, 1991гг. малый народ побеждал в России... Но русский народ помнит какой ценой это далось... Тем более, постоянные цветные революции не дают это забыть.... Странно думать, что у народа короткая память...

Потому и не хочет народ ещё одной такой истории... Это исторический опыт. Потому и преобладает охранительное поведение (а это в рамках понятия традиция).

Есть такое понятие "историческая травма" (негативное событие которое воздействует на последующее отношение, поведение)... Так вот, эти годы и есть исторические травмы... Странное желание у либералов к получению травм (во всех смыслах этой фразы)... Это какой-то мазохизм. Не учит их история.

Изменено 01.09.2022, 14:07:31 пользователем лекс

20.09.2022, 15:30:10

В 01.09.2022 в 18:06, лекс сказал:

Вчера на сайте Левады наткнулся на любопытную книгу Льва Гудкова.

Лев Гудков. Иллюзии выбора: 30 лет постсоветской России. Рига, 2021. – 228 стр.

Вчера в деревне наткнулся на любопытную коровью лепеху. Она (лепеха) такая же, как и эта книга - вонючая, мокрая и воняет ~~дерьмом~~. Как, собственно, и те, кто ее (лепеху) хвалит.

PS. И читает.

Изменено 20.09.2022, 15:31:07 пользователем proconsul

22.09.2022, 08:02:56

В 20.09.2022 в 18:30, proconsul сказал:

Вчера в деревне наткнулся на любопытную коровью лепеху. Она (лепеха) такая же, как и эта книга - вонючая, мокрая и воняет ~~дерьмом~~. Как, собственно, и те, кто ее (лепеху) хвалит.

PS. И читает.

Уровень ваших выводов соответствует детскому саду, равно как и уровень юмора.

Дабы понимать взгляды либералов лучше читать их цельные монографии, а не отдельные статьи или интервью... Один из не многих кто пишет таковые монографии это Л.Гудков.

А так, избирательно постить как Водко... Это ни о чём. Я же читаю литературу из источников разных направлений...

Любопытно, что при описании существующей действительности его (Гудкова) взгляды мало чем отличаются от взглядов представителей других направвлений.

Другое дело, что у него задачи работы другие и исходные ценностные взгляды тоже другие...

В итоге получается, что читаешь его и реальная действительность с одной стороны, а ценности с другой...

И он чётко делает вывод в России либерализм и демократия невозможны в обозримом будущем.... Он чётко делает вывод, что если убрать Путина, то будет другой такой же... Не в Путине дело...

Тогда возникает третий аспект книги... Почему невозможны? Кто виноват? Ответ - "советский человек". И если он мешает, то ему даётся негативные характеристики... По итогу, народ не тот... Т.е. демократия невозможна потому как народ не тот. Что делать? Просвещать народ. Прямо как народники в половины 19 в.

Последний общий вывод (народ не тот) меня не удивил.

Любопытны, признания о невозможности либерализма и что не в Путине дело. Т.е. по-сути речь о признании бесполезности собственной борьбы.

Да и общие пассажи по окружающей действительности любопытны.

04.06.2023, 05:15:09

Не могу причислить себя к либералам , но и к лизоблюдам власти тоже . Однако . по существу . Да . либерализм , чужд народу , но и власть вашего полубога воспринимается с зубовным скрежетом . Абсолютно ни одна реформа гаранта не то , что , не улучшила жизнь народных масс , а во многом ухудшила ! вспомните реформу медицины . образования , монетизацию льгот Не говоря о повышении пенсионного возраста !!! Вы молитесь . что либералы не могут грамотно поднять на борьбу народные массы . поверьте мне , такой запрос в народе есть и только крепнет . Так что , вы не смейтесь или смейтесь пока . ибо оставшиеся в живых , позавидуют мертвым !

17.06.2023, 02:33:57

Мне было бы куда интереснее проследить 30 лет постсоветской России . которая погружалась в коррупционное болото и окончательно в нем УТОНУЛА ! Причем нынешний гарант , даже помыслить не смеет о чистке рядов власти и повиниться самому в позоре своего уголовного дела и личного крышевания верховного ворья .

Войти

О книге Льва Гудкова Иллюзии выбора: 30 лет постсоветской России

Рекомендованные сообщения

лекс 12,758

Ссылка на комментарий

proconsul 462

Ссылка на комментарий

лекс 12,758

Ссылка на комментарий

irbis09sk 323

Ссылка на комментарий

irbis09sk 323

Ссылка на комментарий

Присоединиться к обсуждению

Лучшие авторы в этой теме

Популярные дни

Лучшие авторы в этой теме

Популярные дни

Сейчас на странице 0 пользователей

Главное

Активность

Быстрый переход